yuvlatyshev (yuvlatyshev) wrote in chelchel.ru,
yuvlatyshev
yuvlatyshev
chelchel.ru

Воспоминания Владимира Смирнова (Бабалина) о жизни в Челябинске в конце 1930-х - начале 1940-х годов

Четыре года назад ssgen разместил публикации М.С. Фонотова о барачных годах Челябинска. В мае 2011 года один из бывших жителей этого барачного города Стариков Г.Л. (сейчас он живёт в г. Балтийске Калининградской области) прислал воспоминания о жизни в бараках так называемого "второго городка МВД". Герман Леонидович рассказал о своих барачных друзьях - Володе Бабалине и Александре Шварцмане.

Безымянный

1940-е годы. Слева - Стариков Г. В центре - А. Шварцман. Справа - Бабалин В.

Оказалось, что Александр Шварцман живёт в Челябинске. Осенью прошлого года я нашёл его,  и он позвонил Герману Леонидовичу. Владимир Бабалин, к сожалению, умер в 2011 г. Но в начале февраля этого года его невестка прислала мне несколько страниц воспоминаний В. Бабалина.



Немного о судьбе Владимира Бабалина. Вскоре после войны его мать поменяла сыну фамилию Бабалин на Смирнова.
Смирнов Владимир Лаврович (24.11.1934 - 6.06.2011) закончил ЛГУ. По распределению был учителем литературы, а затем директором школы г.Демянск, Новгородской обл. В 1976 г. переехал в п.Тайцы, Гатчинского района Ленинградской обл., некоторое время работал там, а вскорости стал работать в Институте повышения квалификации для учителей (Васильевский остров, на Съездовской) - зав. кафедрой по литературе. Его по всему СССР приглашали читать лекции не только по литературе, а и по искусству, т.к. всё взаимосвязано. Последние 10 лет жизни он ушёл на инвалидность - был парализован, только голова была всегда ясная, а состояние с каждым годом ухудшалось. Сказалась какая-то травма, полученная в детстве. Его верная жена стала его сиделкой, медсестрой... А его невестка уговорила Владимира Лавровича по его лекциям снять фильм, а потом переписали и выпустили книгу в 2004 г. - "Язык и секреты живописи или о постижении скрытого смысла картины". После прочтения "бараков" (статья Фонотова) он начал писать свои воспоминания.

Вот часть этих воспоминаний, к сожалению, прерванных смертью автора.

В военном ведомстве, к которому был приписан отец, обнаружили, что он мастерски делает ремонт разбитых начальниками машин. Да так хорошо делает, что его машины по качеству превосходят заводские. И решено было перевести отца в Челябинск, где больше нужен его талант и больше возможностей для его творчества. Мать боялась нового переезда, но её убедили, что будет гораздо лучше теперешнего.
Но начало было пугающим. Всех поместили в огромный сарай. Крыша без потолка, но плотно скрывала от дождя; окна хорошо вставлены, вдоль окон нары. Поселенцы закрывались друг от друга простынями, чтобы жаркими ночами не оказаться перед другими нагишом. Пол в в этом сарае был плотно укатан песком. Посреди этого огромного сарая постоянно топилась большая печь, на которой женщины готовили еду своим семьям.

1. Жизнь в собственной комнате.

Наконец, всех перевели в благоустроенные бараки, которые даже внешне были приятны: хорошо оштукатурены и побелены, снизу заваленки светло-серого цвета. Но главное было то, что каждая семья получила не тюремные нары, а отдельные, хорошо оштукатуренные, старательно побеленные, с крашеными рамами и подоконниками и собственным ключом – комнату. Ключ значил многое: прежде всего сознание собственного жилья: никто нежелательный не мог войти в нашу комнату без позволения отца.
Комната наша была небольшая: сразу у двери – плита, чуть подальше – кровать отца с матерью; за кроватью – небольшой, всегда прикрытый занавеской закуток для маминых постельных вещей. Чтобы убирать большую посуду – отец вырыл и хорошо обложил небольшой погребок, куда мать убирала мешки с кастрюлями, блюдами, поварёшками и т.п. Недалеко от окна стоял всегда опрятно накрытый стол, а за ним скамеечка, чтобы пользоваться подоконником, на котором мать развела цветы, а я, любуясь ими, ждал, не появится ли дюймовочка. На противоположной стороне комнаты располагались моя кровать и большой платяной шкаф для парадной одежды.
Отец так ненавидел коммунизм и каторжные страдания, что очень своеобразно отразил это в убранстве комнаты. В правом углу от окна, где народ обычно помещает иконы, отец повесил углом к двери портрет Сталина в хорошей раме и под стеклом. Сталин был изображён в военном френче. Одной рукой он твёрдо опирался на карту России и, зорко, с орлиным прищуром прозревал будущее СССР. А на косяке двери, возле печки, висел, обращённый к Сталину, портрет овчарки. Становились ясны способы и цена великих преобразований. Это остроумное противопоставление было только у нас.
Когда в комнатах барака находилась вся семья, чужие дети допускались к своим. Так я бывал в комнате бухгалтера, сын которого изучал живопись. В книге у него я увидел сразу поразивший меня красотой конный портрет Аливареса.
К Муниным ходил слушать граммофон. Но ни у кого не видел портрета Сталина, и никто в разговорах ни разу не обмолвился, что комнату украшает портрет вождя. Из нашей комнаты Сталин и овчарка исчезли перед войной.
Метрах в 50-ти от нашего барака был сарай, где каждая семья имела своё отделение для хранения запасов топлива на весь год. У нас всю заднюю стенку отец укладывал поленницей дров, чтобы всегда была для нашей печки сухая растопка. Слева от двери отец насыпал уголь (полтонны или тонну, смотря по погоде). В правом свободном углу сарая хранилась большая бочка, в которой родители мои глубокой осенью заквашивали капусту. Зимой я большим ножом откалывал замороженную капусту для любимых нами щей.
Огромный барак с земляным полом и непрерывно топившийся печкой, - этот барак оказался тюрьмой для преступников. Тюремная территория была обнесена плотной высокой стеной, по углам сторожевые вышки. С наружной стороны тюремной ограды были три ряда колючей проволоки. Первый ряд её был на уровне груди человека, второй – на уровне поясницы, а третий модно было легко брать в руки. Все три ряда находились под электрическим напряжением. Высокое крыльцо нашего барака выходило как раз к вышке часового, но расстояние до колючей проволоки хватало, чтобы ежедневно здесь проходила небольшая колонна арестантов по 4 человека в ряду.
У крыльца барака всегда сидел мой братик Костя и, обращаясь к арестантам, просил:
- Дяденька, дай подшипник, а? (Это а было будто нараспев, протяжно-певуче.) Но важно то, что из колонны арестантов для Кости летел всякий раз подшипник. На старости лет я думаю о благородстве этих зеков: ведь они, работая, уже заботились, как пронести подшипник для мальчика, который их уже ждёт.

2. Подшипники.

А подшипники играли большую роль в жизни барачных подростков. Ведь подшипники нужны были для строительства самокатов, заменявших велосипеды. Каждый самокат состоял из подвижного и съёмного руля и «грузовика». Руль снимался, как снимают дверь, а грузовая часть, на которой стояла нога, а после разбега и вторая, эта часть самоката снималась и вновь надевалась на руль, точно как дверь на петли дверной рамы.
И вот однажды Костя увидел подшипник, как-то запавший в колючую проволоку, и хотел достать его. Встав на четвереньки, он подполз к проволоке и протянул ручонку к желанному предмету и тотчас отдёрнул её с плачем: «Пчела кусила». Узнав об этом, родители сделали Косте ласковое внушение.
- Благодарю Тебя, Господи, за спасение нашего мальчика!
Потом к Косте:
- Никогда не подходи к колючей изгороди. В ней ток. Тебя могло убить. Пришлось бы зарыть в землю. А что стало бы с нами? Ведь мы любим тебя.
И мать поцеловала и перекрестила его. Через несколько дней сбылось предостережение матери, хотя коснулось оно другого мальчика и, к счастью, кончилось благополучно.
Я лежал на солнечном припёке, спиной прижавшись к завалинке, любовался мягкой пушистой травой и думал, как бы научиться ходить по траве и не мять её, то есть делать, как эльфы. А вокруг веселились подростки на самокатах, и уже рослые парни, игравшие в лунки. И вдруг подросток Панкратов подбежал резво к ограде с током, ухватился обоими руками за первый нижний ряд и заверещал. Его товарищ оказался находчивым и лопатой с деревянным черенком резко выбил из рук Панкратова проволоку и отбросил его на траву. Взрослые парни оттащили содрогающееся тело в тень сарая, быстро вырыли в его рост неглубокую яму, уложили туда полуживое тело, засыпали его вырытой землёй и велели товарищам носить воду. Отлившуюся воду и грязь вновь бросали на Панкратова и подливали постоянно подносимой водой. Эти действия повторялись до тех пор, пока на успокоилось закопанное тело, а пострадавший – открыть глаза. Парни сразу извлекли его из грязи и унесли в барак в комнату родителей, которые своими средствами продолжили лечение сына. Через неделю Ванкратов вышел на улицу, но ходил как на ходулях. Весёлые подростки приобщили его к самокатам, и он скоро стал ходить и бегать, как все.
Мои родители жили отчуждённо, не заводили знакомств с соседями по бараку.

3. Пасечник Яковлев и беседы о смысле жизни.

Отец любил только одного человека, которого знал ещё с Магнитки, - пасечника Яковлева. Красивый крепкий старик с жёсткой сединой вроде нимба вокруг головы. Он приносил с собой баночку мёду моим родителям и маленькую бутылочку водки. Он знал, что ни мой отец, ни мать не употребляли не только водку, но даже и пива, а если пригубят чуть-чуть, то лишь ради него. Старик ценил это.
Он для меня всегда приносил какую-нибудь загадку, хитроумную задачу или игру. Одна из его задач запомнилась мне, и сколько я не предлагал её другим, никто не мог решить. Надо в пятиконечную звезду, у которой 10 точек пересечения, разложить 9-ть фишек, следуя строгим правилам расклада:
1) Ходить строго по прямой, делая три шага;
2) Первый ход с любой точки;
3) Нельзя ходить с поля, уже занятого фишкой;
4) Нельзя ставить фишку на занятое поле;
5) Зато можно ходить через фишку, стоящую на пути, считая этот перекрёсток за один ход из трёх положительных.
Желательно решать эту задачу без помощи современной электронной техники.
Одна из бесед Яковлева с моим отцом привлекла меня тем, что впервые горячо говорил мой обычно молчаливый отец. В комнате было тепло от печки, и я с удовольствием грелся, сидя на сохранившем теплоту при печке. Не помню, чем я был занят, но меня сразу привлёк разговор о смысле жизни. Пасечник Яковлев рассуждал так, как выражено Тютчевым: «День пережит – с слава Богу». Мой отец стал горячо возражать, обнаружив хотя и очень поверхностные, но верные по смыслу доводы.
- Вспомни и подумай, - горячился он – кто сегодня у власти, особенно внизу, на местах. Всё бывшие бездельники, краснобаи, которые нас раскулачивали и везли, как скотину, в теплушках. А вся наша жизнь в Магнитогорске на положении рабов? И вот эти неудачи, умеющие управлять только угрозами, тюрьмами, ссылками, думают, что сломали нас навсегда. Но я слышал не раз от умных людей, что великое и могучее государство не может существовать без инженеров, которые строят самолёты, корабли, мосты, проводят железные дороги для поездов и трамваев. Наши власти хотели бы кое-кого из этих инженеров в тюрьму посадить, да как без них обойтись. Вот я и хочу, чтобы мои дети и внуки из раскулаченного ни за что рода Бабалиных стали выше своих гонителей, чтобы в них, моих детях, внуках, во всей нашей родне, - по мере способностей, - появились такие, без которых власть не могла бы обойтись. Вот цель моей жизни.

4. Заботы отца о нашем развитии.

И о моём развитии отец очень заботился как о старшем наследнике в семье, которую готовил, чтобы сбылась цель его жизни.
Как-то раз отец пришёл днём и застал меня под столом. Низко спущенная со всех углов скатерть образовала шалашик, где я сидел и расставлял шахматы, ранее подаренные им вместе с пояснительными листами на них указывались поля доски, названия и обозначение их, названия и расстановка фигур, их ходы и т.п. Отец сказал: «Всякую умную работу делай на свету. Глаза сохранишь и голове легче». Тут он обнаружил в мамином закутке троих моих сверстников. Резко сказал им, чтобы они у нас никогда не появлялись. Меня тоже укорил за то, что пускаю без него посторонних. Потом отец усадил меня за стол и показал новое занятие, купленное им для меня. Это была прямоугольная коробка с твёрдыми стенками. Когда отец раскрыл её, в середине оказался кармашек со вставленным туда стеклом. Слева перед стеклом лежала стопка рисунков, справа за стеклом – чистые листки. Если смотреть в стекло, рисунок, лежавший перед ним, точно повторялся на чистом листке. Надо было, не отрывая глаз от рисунка, другой рукой в точности повторить отражённое на чистом листке. Задание раз от разу осложнялось в рисунке, а потом появились и красочные изображения, для выполнения которых прилагалась коробочка с мягкими цветными карандашами. Эту часть работы я делал с большим удовольствием.

Безымянн

Безымянны

Tags: 1930-е, 1940-е годы, архивное, воспоминания
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your reply will be screened

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 0 comments