1940-е годы. Слева - Стариков Г. В центре - А. Шварцман. Справа - Бабалин В.
Оказалось, что Александр Шварцман живёт в Челябинске. Осенью прошлого года я нашёл его, и он позвонил Герману Леонидовичу. Владимир Бабалин, к сожалению, умер в 2011 г. Но в начале февраля этого года его невестка прислала мне несколько страниц воспоминаний В. Бабалина.
Немного о судьбе Владимира Бабалина. Вскоре после войны его мать поменяла сыну фамилию Бабалин на Смирнова.
Смирнов Владимир Лаврович (24.11.1934 - 6.06.2011) закончил ЛГУ. По распределению был учителем литературы, а затем директором школы г.Демянск, Новгородской обл. В 1976 г. переехал в п.Тайцы, Гатчинского района Ленинградской обл., некоторое время работал там, а вскорости стал работать в Институте повышения квалификации для учителей (Васильевский остров, на Съездовской) - зав. кафедрой по литературе. Его по всему СССР приглашали читать лекции не только по литературе, а и по искусству, т.к. всё взаимосвязано. Последние 10 лет жизни он ушёл на инвалидность - был парализован, только голова была всегда ясная, а состояние с каждым годом ухудшалось. Сказалась какая-то травма, полученная в детстве. Его верная жена стала его сиделкой, медсестрой... А его невестка уговорила Владимира Лавровича по его лекциям снять фильм, а потом переписали и выпустили книгу в 2004 г. - "Язык и секреты живописи или о постижении скрытого смысла картины". После прочтения "бараков" (статья Фонотова) он начал писать свои воспоминания.
Вот часть этих воспоминаний, к сожалению, прерванных смертью автора.
В военном ведомстве, к которому был приписан отец, обнаружили, что он мастерски делает ремонт разбитых начальниками машин. Да так хорошо делает, что его машины по качеству превосходят заводские. И решено было перевести отца в Челябинск, где больше нужен его талант и больше возможностей для его творчества. Мать боялась нового переезда, но её убедили, что будет гораздо лучше теперешнего.
Но начало было пугающим. Всех поместили в огромный сарай. Крыша без потолка, но плотно скрывала от дождя; окна хорошо вставлены, вдоль окон нары. Поселенцы закрывались друг от друга простынями, чтобы жаркими ночами не оказаться перед другими нагишом. Пол в в этом сарае был плотно укатан песком. Посреди этого огромного сарая постоянно топилась большая печь, на которой женщины готовили еду своим семьям.
1. Жизнь в собственной комнате.
Наконец, всех перевели в благоустроенные бараки, которые даже внешне были приятны: хорошо оштукатурены и побелены, снизу заваленки светло-серого цвета. Но главное было то, что каждая семья получила не тюремные нары, а отдельные, хорошо оштукатуренные, старательно побеленные, с крашеными рамами и подоконниками и собственным ключом – комнату. Ключ значил многое: прежде всего сознание собственного жилья: никто нежелательный не мог войти в нашу комнату без позволения отца.
Комната наша была небольшая: сразу у двери – плита, чуть подальше – кровать отца с матерью; за кроватью – небольшой, всегда прикрытый занавеской закуток для маминых постельных вещей. Чтобы убирать большую посуду – отец вырыл и хорошо обложил небольшой погребок, куда мать убирала мешки с кастрюлями, блюдами, поварёшками и т.п. Недалеко от окна стоял всегда опрятно накрытый стол, а за ним скамеечка, чтобы пользоваться подоконником, на котором мать развела цветы, а я, любуясь ими, ждал, не появится ли дюймовочка. На противоположной стороне комнаты располагались моя кровать и большой платяной шкаф для парадной одежды.
Отец так ненавидел коммунизм и каторжные страдания, что очень своеобразно отразил это в убранстве комнаты. В правом углу от окна, где народ обычно помещает иконы, отец повесил углом к двери портрет Сталина в хорошей раме и под стеклом. Сталин был изображён в военном френче. Одной рукой он твёрдо опирался на карту России и, зорко, с орлиным прищуром прозревал будущее СССР. А на косяке двери, возле печки, висел, обращённый к Сталину, портрет овчарки. Становились ясны способы и цена великих преобразований. Это остроумное противопоставление было только у нас.
Когда в комнатах барака находилась вся семья, чужие дети допускались к своим. Так я бывал в комнате бухгалтера, сын которого изучал живопись. В книге у него я увидел сразу поразивший меня красотой конный портрет Аливареса.
К Муниным ходил слушать граммофон. Но ни у кого не видел портрета Сталина, и никто в разговорах ни разу не обмолвился, что комнату украшает портрет вождя. Из нашей комнаты Сталин и овчарка исчезли перед войной.
Метрах в 50-ти от нашего барака был сарай, где каждая семья имела своё отделение для хранения запасов топлива на весь год. У нас всю заднюю стенку отец укладывал поленницей дров, чтобы всегда была для нашей печки сухая растопка. Слева от двери отец насыпал уголь (полтонны или тонну, смотря по погоде). В правом свободном углу сарая хранилась большая бочка, в которой родители мои глубокой осенью заквашивали капусту. Зимой я большим ножом откалывал замороженную капусту для любимых нами щей.
Огромный барак с земляным полом и непрерывно топившийся печкой, - этот барак оказался тюрьмой для преступников. Тюремная территория была обнесена плотной высокой стеной, по углам сторожевые вышки. С наружной стороны тюремной ограды были три ряда колючей проволоки. Первый ряд её был на уровне груди человека, второй – на уровне поясницы, а третий модно было легко брать в руки. Все три ряда находились под электрическим напряжением. Высокое крыльцо нашего барака выходило как раз к вышке часового, но расстояние до колючей проволоки хватало, чтобы ежедневно здесь проходила небольшая колонна арестантов по 4 человека в ряду.
У крыльца барака всегда сидел мой братик Костя и, обращаясь к арестантам, просил:
- Дяденька, дай подшипник, а? (Это а было будто нараспев, протяжно-певуче.) Но важно то, что из колонны арестантов для Кости летел всякий раз подшипник. На старости лет я думаю о благородстве этих зеков: ведь они, работая, уже заботились, как пронести подшипник для мальчика, который их уже ждёт.
2. Подшипники.
А подшипники играли большую роль в жизни барачных подростков. Ведь подшипники нужны были для строительства самокатов, заменявших велосипеды. Каждый самокат состоял из подвижного и съёмного руля и «грузовика». Руль снимался, как снимают дверь, а грузовая часть, на которой стояла нога, а после разбега и вторая, эта часть самоката снималась и вновь надевалась на руль, точно как дверь на петли дверной рамы.
И вот однажды Костя увидел подшипник, как-то запавший в колючую проволоку, и хотел достать его. Встав на четвереньки, он подполз к проволоке и протянул ручонку к желанному предмету и тотчас отдёрнул её с плачем: «Пчела кусила». Узнав об этом, родители сделали Косте ласковое внушение.
- Благодарю Тебя, Господи, за спасение нашего мальчика!
Потом к Косте:
- Никогда не подходи к колючей изгороди. В ней ток. Тебя могло убить. Пришлось бы зарыть в землю. А что стало бы с нами? Ведь мы любим тебя.
И мать поцеловала и перекрестила его. Через несколько дней сбылось предостережение матери, хотя коснулось оно другого мальчика и, к счастью, кончилось благополучно.
Я лежал на солнечном припёке, спиной прижавшись к завалинке, любовался мягкой пушистой травой и думал, как бы научиться ходить по траве и не мять её, то есть делать, как эльфы. А вокруг веселились подростки на самокатах, и уже рослые парни, игравшие в лунки. И вдруг подросток Панкратов подбежал резво к ограде с током, ухватился обоими руками за первый нижний ряд и заверещал. Его товарищ оказался находчивым и лопатой с деревянным черенком резко выбил из рук Панкратова проволоку и отбросил его на траву. Взрослые парни оттащили содрогающееся тело в тень сарая, быстро вырыли в его рост неглубокую яму, уложили туда полуживое тело, засыпали его вырытой землёй и велели товарищам носить воду. Отлившуюся воду и грязь вновь бросали на Панкратова и подливали постоянно подносимой водой. Эти действия повторялись до тех пор, пока на успокоилось закопанное тело, а пострадавший – открыть глаза. Парни сразу извлекли его из грязи и унесли в барак в комнату родителей, которые своими средствами продолжили лечение сына. Через неделю Ванкратов вышел на улицу, но ходил как на ходулях. Весёлые подростки приобщили его к самокатам, и он скоро стал ходить и бегать, как все.
Мои родители жили отчуждённо, не заводили знакомств с соседями по бараку.
3. Пасечник Яковлев и беседы о смысле жизни.
Отец любил только одного человека, которого знал ещё с Магнитки, - пасечника Яковлева. Красивый крепкий старик с жёсткой сединой вроде нимба вокруг головы. Он приносил с собой баночку мёду моим родителям и маленькую бутылочку водки. Он знал, что ни мой отец, ни мать не употребляли не только водку, но даже и пива, а если пригубят чуть-чуть, то лишь ради него. Старик ценил это.
Он для меня всегда приносил какую-нибудь загадку, хитроумную задачу или игру. Одна из его задач запомнилась мне, и сколько я не предлагал её другим, никто не мог решить. Надо в пятиконечную звезду, у которой 10 точек пересечения, разложить 9-ть фишек, следуя строгим правилам расклада:
1) Ходить строго по прямой, делая три шага;
2) Первый ход с любой точки;
3) Нельзя ходить с поля, уже занятого фишкой;
4) Нельзя ставить фишку на занятое поле;
5) Зато можно ходить через фишку, стоящую на пути, считая этот перекрёсток за один ход из трёх положительных.
Желательно решать эту задачу без помощи современной электронной техники.
Одна из бесед Яковлева с моим отцом привлекла меня тем, что впервые горячо говорил мой обычно молчаливый отец. В комнате было тепло от печки, и я с удовольствием грелся, сидя на сохранившем теплоту при печке. Не помню, чем я был занят, но меня сразу привлёк разговор о смысле жизни. Пасечник Яковлев рассуждал так, как выражено Тютчевым: «День пережит – с слава Богу». Мой отец стал горячо возражать, обнаружив хотя и очень поверхностные, но верные по смыслу доводы.
- Вспомни и подумай, - горячился он – кто сегодня у власти, особенно внизу, на местах. Всё бывшие бездельники, краснобаи, которые нас раскулачивали и везли, как скотину, в теплушках. А вся наша жизнь в Магнитогорске на положении рабов? И вот эти неудачи, умеющие управлять только угрозами, тюрьмами, ссылками, думают, что сломали нас навсегда. Но я слышал не раз от умных людей, что великое и могучее государство не может существовать без инженеров, которые строят самолёты, корабли, мосты, проводят железные дороги для поездов и трамваев. Наши власти хотели бы кое-кого из этих инженеров в тюрьму посадить, да как без них обойтись. Вот я и хочу, чтобы мои дети и внуки из раскулаченного ни за что рода Бабалиных стали выше своих гонителей, чтобы в них, моих детях, внуках, во всей нашей родне, - по мере способностей, - появились такие, без которых власть не могла бы обойтись. Вот цель моей жизни.
4. Заботы отца о нашем развитии.
И о моём развитии отец очень заботился как о старшем наследнике в семье, которую готовил, чтобы сбылась цель его жизни.
Как-то раз отец пришёл днём и застал меня под столом. Низко спущенная со всех углов скатерть образовала шалашик, где я сидел и расставлял шахматы, ранее подаренные им вместе с пояснительными листами на них указывались поля доски, названия и обозначение их, названия и расстановка фигур, их ходы и т.п. Отец сказал: «Всякую умную работу делай на свету. Глаза сохранишь и голове легче». Тут он обнаружил в мамином закутке троих моих сверстников. Резко сказал им, чтобы они у нас никогда не появлялись. Меня тоже укорил за то, что пускаю без него посторонних. Потом отец усадил меня за стол и показал новое занятие, купленное им для меня. Это была прямоугольная коробка с твёрдыми стенками. Когда отец раскрыл её, в середине оказался кармашек со вставленным туда стеклом. Слева перед стеклом лежала стопка рисунков, справа за стеклом – чистые листки. Если смотреть в стекло, рисунок, лежавший перед ним, точно повторялся на чистом листке. Надо было, не отрывая глаз от рисунка, другой рукой в точности повторить отражённое на чистом листке. Задание раз от разу осложнялось в рисунке, а потом появились и красочные изображения, для выполнения которых прилагалась коробочка с мягкими цветными карандашами. Эту часть работы я делал с большим удовольствием.