constantin74 (constantin74) wrote in chelchel.ru,
constantin74
constantin74
chelchel.ru

Categories:

Теплоухов К. Н. Челябинские хроники 1905

Оригинал взят у constantin74 в Теплоухов К. Н. Челябинские хроники 1905
Продолжаю делиться с вами, дорогие «челчеловцы», фрагментами из чудесной книги Теплоухов К. Н. Челябинские хроники: 1899— 1924 гг. — Челябинск, 2001 Составитель - Владимир Стейгонович Боже (начало – здесь http://chelchel-ru.livejournal.com/1227355.html)
Краткое содержание мемуаров. 1905 г.
Революция 1905 г. в Петербурге. События русско-японской войны. Покупка лошади. Болезнь и смерть дочери Лиды. Принятие должности бухгалтера в Кредитном товариществе. Винный склад и его служащие. Изменение границ акцизных участков. Охота на озере Ванюши. Цусима. Конец русско-японской войны. Рыбалка в окрестностях Челябинска. Охота в районе Каясана. Школьные новости семьи Теплоуховых. Саморанение сына Александра. Демобилизация российских войск после русско-японской войны. Погромы публичных домов. Еврейские погромы. Забастовки. Организация дружины самообороны и ее судьба. Избрание в гласные думы. Убийство акцизного чиновника Л. Б. Газенбуша. Учреждение генерал-губернаторства в Челябинске.
(Выделения жирным шрифтом или курсивом мои - constantin74)



    Год с повышенной температурой.
Выписал на этот год, конечно, «Новое время», потом — по случаю войны — для всесторонней оценки событий — нудные, профессорско- либерально-сентиментальные «Русские ведомости», — «Ниву» — ради
приложений - и для работы — «Путеводный огонек». Дома, на службе и в Кредите все благополучно.
9 января в Петербурге произошел «расстрел рабочих». Редкое событие в истории России за последнее время пользовалось такой популярностью, как этот «расстрел». С каждым годом это событие раскрашивалось новыми цветами, фантазией, обогащалось высосанными из пальца подробностями, украшалось пышными фразами и словами и, наконец, превратилось в крупное историческое событие, имеющее мало сходства с действительностью. По первоначальным описаниям самого факта — без комментариев — и сообщениям нетенденциозных очевидцев — произошло следующее.
Деятели известного направления решили попробовать новый способ борьбы с существующим строем. Не желая рисковать собственной шкурой, они сумели найти и убедить несколько сот миролюбивых рабочих
«предъявить требования» непосредственно высшей власти — царю, — какие «требования»? — как-то затушевывается. Нашелся и руководитель — желающий сделаться историческим лицом — Гапон. Пошли к Зимнему дворцу. Правда, что были и портреты царя у рабочих и крест — у Гапона, но в рядах были и люди с браунингами и ручными бомбами — может быть, пригодятся. Руководители позаботились создать рекламу, и толпа увеличилась тысячами любопытствующих.
У кого, с кем, какие были объяснения — осталось неизвестным, но, судя по тому, что начальник охраны Трепов приказал стрелять и добавил свой знаменитый приказ — «патронов не жалеть!» — объяснения были не особо миролюбивые — на площади остались десятка два—три трупов, — не столько убитых пулями, сколько затоптанных кинувшейся в панике массой, — число раненых определить, конечно, невозможно.
На войне дела шли неважно. В конце января и в феврале были большие бои под Шахе и под Мукденом. Тянулись несколько дней, фронт более 80 верст, — мы опять отступили.
Зимой завели лошадь. Разговоры с женой шли давно, — находилось много работы — возить ребят в училища, жене — на базар, мне — на завод Покровских, в Кредитку…

***
С февраля в нашей семье началась печальная полоса, — похварывала Лида... Все сильнее и сильнее, — на руках и ногах появились странные кровоподтеки. А.Ф. Бейвель определил, что у нее слабость кровеносных сосудов и кровоподтеки от их разрывов. Лида была очень здоровая, веселая, бойкая девочка, — очень способная, и откуда у нее такая напасть— бог весть.
Бейвель прописывал лекарства, но говорил, что надежда только на организм, — сосуды могут порваться и в мозгу, и тогда дело плохо. В марте так и случилось... похворала несколько дней и умерла почти в сознании.
Поплакали все, — жаль ее всем было очень.

***

    Сошел снег, подсохло. Начались обычные работы в саду и огороде. Жена продолжает сокращать посевы овощей, расширяла малину. Откуда-то достала и посадила несколько кустов садовой клубники «Виктория» — ягоды со сливу... Эти кусты два—три года доставили нам много неприятных минут... Принялись и разрослись прекрасно; цветут еще лучше и... ни одной ягодки... Выдрал потом все с наслаждением.

***

В эти числа на Дальнем Востоке произошло печальное для России событие. 12—14 мая был морской бой около острова Цусимы, и наша эскадра — под командованием адмирала Рождественского — была разбита японской эскадрой... Война подходила к концу, — мы были побеждены...
На лето жена решила остаться в городе.
Причин — много: хорошо и дома; по ж[елезной] д[ороге] все еще шли войска, в движении поездов еще были заминки, на станциях случались буйства и скандалы. В деревнях — по уверению либеральных газет — происходило брожение, — хотя при моих поездках по уезду я не только не видал, но и не слыхал ни о каком брожении...
Во дворе — «перемена министерства». Вятскому парню — кучеру — в городе показалось «тоскливо» — он решил уйти, — рассчитал. Появился Филипп Федорович] Грязев — послал его Газенбуш. Филипп произвел приятное впечатление. Спраши­ваю: «Сколько хочешь жалования?» — конечно — на всем готовом. «Чего говорить о жаловании, — отвечает, — пожи­ву— сами увидите, сколько надо!» Понравилось и это — со­гласился, нанял.
Филипп — привел и содержал двор в полном порядке, ввел строгую экономию в выдаче лошади и коровам сена и овса, в общем, был старательным, заботливым, но с хитрецой, — себе на уме...
Платил ему сначала 10 р.. а потом 15. — он был доволен.
Наступило лето, — ходил с ребятами за линию Пермской ж[елезной] д[ороги]. — там был хороший, крупный березняк. Доходили и до 1-го озера, до которого считалось 6 верст от центра города.
Устроил всем удочки. Несколько раз ходили удить на р. Миасс. Доходили до ж[елезно]д[орожного] моста и дальше, но клевало плохо — несколько чебачков и пескарей.
Пробовали ходить рано; — вставали чуть свет. — резуль­тат тот же. Тюрьмы тогда еще не было, и «загород» начинался от дрожжевого завода Аникиных. (Так и по сей день – примечание мое constantin74)

***

С половины августа началось учение. Шура весной пере­шел во 2-й класс Реального училища, Володя — в старшее отделение школы С.К. Кузьмина, Аня — в 1-й класс гимназии. Оля поступила в школу В. А. Шумилова — рядом с нами; Костюшке не было еще 3 лет.
Учение у всех шло более или менее гладко. Володя — по примеру прошлого года — избегал бывать на уроках Закона Божьего, чтобы не видеть Н. Н. Родосского...
Ничего не поделать — наследственность, — я тоже от души ненавидел своего законоучителя В. Конюхова, но, к сожале­нию, не догадался делать, как Володя.

Летом еще выписал из Ижевского завода «монте-кристо» 6 мм. для ребят, стоило оно всего 8 р. Ребята, конечно, в восторге, — патронов извели пропасть; — била она очень неплохо — стрелять я позволял только при себе.
В конце августа всей семьей — до жены включительно — пошли пошататься по направлению к 1-му озеру. Шура, конеч­но, взял с собой винтовку.
Дошли до лесу, разбрелись... собрались, — посидели, сно­ва разбрелись...
Шура увидал ворону, взял у меня 3 патрона, пошел подкра­дываться... В кустах его не видно. Слышу — выстрел!.. — Шуры нет. Пришел нескоро, сконфуженный. «Ну, убил?» — «Нет!» — отдал винтовку Володе.
Пошатались, — домой. Шура отстает, — жена заметила, что прихрамывает. «Что с тобой?» — «Ногу стер сапогами...»
Пришли домой, — отказался от ужина, лег спать. — жена хотела посмотреть ногу, — не показывает.
На другой день не встает, не пошел в Реаль[ное] уч[илище], — говорит, болит нога.
Только после обеда жена решила посмотреть ногу. «Да ты прострелил ее?!» — «Прострелил...»
Оказывается — подкрадываясь к вороне, поднял забла­говременно курок, нес винтовку дулом вниз и нечаянно спу­стил курок, — пуля попала в ступню левой ноги и засела... боясь, что я отберу винтовку за такую небрежность, решил не говорить, пробовал выковыривать (!) пулю ножом — глубоко.
Поднялась тревога, — конечно, к Бейвелю. «Привезите, — говорит, — посмотрим рентгеновскими лучами.» Привезли, посмотрел — пулька между сухожилиями. Тут же был Ляпустин— он мнил себя хирургом... заегозил: «Резать, резать не­пременно. Завтра утром привезите в больницу — я приготов­лю все!» — уехал.
«Неужели — резать?» — спрашиваю Александра] Ф[ранцевича].
«Мой совет — оставить так... пулька довольно глубоко... в ране уже опухоль... ткани переместились — разрез будет боль­шой. А оставить — она ничему не помешает... через 4—5 дней заживет, и он забудет про нее... Разве только на ползолотника весь тяжелее будет...»
Послушались — оставили. — зажило, и Шура совсем ее не чувствовал.

***

Война с Японией кончилась; в сентябре или октябре был заключен мир; японцы оказались очень умеренными в своих требованиях...
Началась демобилизация, массами повалили солдаты с востока, — железная дорога не справлялась, — появились пробки, — в Челябинске, вероятно, и на других больших стан­циях.
Солдаты пьянствовали на вынужденных остановках; буй­ства, скандалы, — говорили и об убийствах.
Закрыли винные лавки в городе и в полосе ж[елезной] д[ороги] на 10 в[ерст] в ту и другую сторону, но толку оказа­лось мало. Предприимчивые тайные продавцы водки, не же­лая расстаться с крупным барышом, задерживали в 3—5 верст[ах] от города возчиков, везущих вино в дальние лавки. Пересчитывали, что у него в возах, аккуратно уплачивали за вино и посуду и забирали себе. Возчики не жаловались, — может быть, перепадало и им за беспокойство, — во всяком случае, он ехал домой налегке, сдавал продавцу лавки все деньги; получал новое требование и ехал снова за вином — заработок увеличивался.

Не в претензии и продавцы — никакой работы, хлопот и забот по продаже...

Узнали все это уже потом...
Начались погромы публичных домов. Действовали солда­ты, к ним присоединялись местные любители. Выбивали окна, двери, рамы... Обитательницы — со слезами и руганью соби­рали более ценное и убегали к соседям или куда придется. Из окон выбрасывали изломанную мебель, изорванные матрасы, перины, всякий житейский хлам... Потом постепенно расходи­лись. На другой день заколочены досками окна, двери, — че­рез 2—3 дня начинали ремонт.
Обыкновенно разбивали дома ночью или поздним вече­ром, — но тогда темно, — плохо видно, — начали громить днем.

Помню такой случай.
В воскресенье прекрасный — осенний — солнечный день на улице шум, беготня.
Вышел; — говорят — разбивают дом неподалеку от нас; — надо посмотреть.
Шагах в 40—60 от дома — толпами и цепью — зрители, — за ними экипажи — тоже зрители — нарядные дамы, мужчины.
Перед зрителями на свободном пространстве, Иван Павло­вич Лепихин, полицейский надзиратель — в форме, белых перчатках, просит публику разойтись: «Идите своей дорогой! не толпитесь! Что тут интересного? Скоро все кончится... не толпитесь... прошу!..»
У самого домика два городовых горячо убеждают десятка 3—4 громил — почти исключительно солдат — прекратить... «это занятие!., не делать беспорядка!..»
Окна уже выбиты... сломанная мебель и разорванные пе­рины на улице, — жильцов уже не видно... Несколько человек отдирают обшивку дома, другие ломают ворота. Человек 7— 8, притащив откуда-то бревно, бьют им, как тараном, про­стенки.
19 и 20 октября были жидовские погромы...
Производились ночью, — больше всего на Уфимской — главной — улице; разносили жидовские магазины; в других местах — дома. Обыватели домов, конечно, убегали, при при­ближении толпы — кто куда сумеет.
Толпа 100—200 ч[еловек] выбивали окна и уничтожали все в доме, остатки выбрасывали на улицу, убегающих не пресле­довали. Покончив с одним домом — шли к следующему.

Тоже, конечно, и в магазинах; — мелочь, вероятно, растас­кивали.
Священник Разумов рассказывал, что он случайно прохо­дил по улице во время погрома. Из дома, еще не тронутого, выскочил старый жид, узнал его и потребовал, чтобы Разумов достал ризу и крест и встал на защиту его дома.
Раненых, а тем более убитых жидов — не было ни одного...
На погромах еврейчики недурно заработали. Все убытки им потом были кем-то возмещены на основании их показаний. Торговец мебелью Литвин получил полностью за всю мебель, какая была в его магазине, хотя часть осталась целой, а ос­тальная нуждалась только в ремонте, иногда очень незначи­тельном.
Еще лучше доктор Наум Маркович (Нухем Мордухович) Шефтель. Он заявил, что грабители похитили из его письмен­ного стола 10 000 р. деньгами. Дом был только что постро­ен, — у Шефтеля денег на постройку было мало, и он должен чуть не каждому обывателю, — не говоря уже о лесных скла­дах и банках. Зачем он держал в столе 10 ООО р. — неизвест­но, — вероятно, у него не было и 10 р.
Ночи были тихие, — даже до нас доносился с Уфимской неясный шум, крики. Мне очень хотелось посмотреть, но жена не пускала ни за что. Шуре и Володе удалось улизнуть, и они рассказывали потом, что видели.
Приходилось неоднократно слышать, что погромы произ­водились по инициативе полиции.
Меня заинтересовала эта сторона и, сидя в Кредитке, я произвел возможно тщательно расследование... В Кредитке это было очень удобно: когда человек приходит просить денег, у него душа нараспашку.
Я — наедине — в своем кабинете незаметно расспраши­вал всех, начиная от жандармского ротмистра Н. А. Шамлеви- ча, жандармов Н. Рубцова и еще другого — фамилии не по­мню, мелких местных предпринимателей, купцов, рабочих, ж[елезно]д[орожных] служащих всех рангов, — все бывали и видели погромы (многие, вероятно, и участвовали), но иници­ативы или попустительства никто не заметил. Да и что могли сделать 20—30 городовых всего города...
Кстати, в Кредитке я никогда не бывал в форме, — очень многие клиенты и не подозревали, что я акцизный чиновник.
Через несколько дней после погромов — другие «выступ­ления»...
Вечером, — мы уже почайничали, но еще светло, — на улице какие-то необычайные звуки, точно пение... волнение. Выглянули — со стороны вокзала идет толпа человек 100— 150, сплошной массой и что-то, видимо, нескладно поют...
Направляются к винному складу, — оказывается, объявле­на забастовка и идут «снимать рабочих»... В складе работа уже кончена, огни погашены и кроме 2—3 сторожей — нико­го... Сторож растерялся, пропустил несколько человек во двор. «Снимать» — некого.
Помялись, вышли на улицу, — толпа в нерешительности. Постояли — направились в город.
Слышу, меня кто-то зовет. Оглядываюсь. Ив[ан] К[орнильевич] Покровский — один из владельцев завода — в числе зрителей, но на лошади, в коляске, — он либерал довольно высокой марки. Зовет к себе, сел. «Это безобразие, что они делают! И к чему это? Они напрасно волнуются. Достаточно им сказать, что закон о Государственной] думе уже выработан и утвержден... — они сейчас уже успокоятся. Как никто недо­гадается сказать?» — «Ступайте — скажите». — «Но... зачем же я? Пусть кто-нибудь другой...»
Простился с Ив[аном] К[орнильевичем] [Покровским], по­шел с толпой...
Подошли к почте, дремлют 1—2 дежурных чиновника. «Те­леграф — не трогать!» — командует кто-то впереди.
Недалеко электрическая станция, освещающая город, — принадлежит В.М. Колбину. Он растерялся, не знает, что де­лать, сам кричит, чтобы прекратили работу. В толпе кто-то резонно говорит, что оставить город без света нельзя... Колбин кричит, чтобы работали.
Пошли к центру города... чувствуется нерешительность; — руководители начинают догадываться, что «снимать рабочих», когда они не работают — довольно неудачная мысль.
Дошли до Уфимской ул[ицы], толпа начала расходиться, пошел и я домой.
Дома — одна кухарка... Сообщает, что жена велела за­прячь лошадь и со всеми ребятами уехала к А. Ф. Бейвелю.
Пошел туда, — город точно вымер, — огни погашены, став­ни закрыты. Самого Бейвеля нет. Анна Вафльевна] дома.
Жена обрадовалась, видя меня живым, здоровым и весе­лым, — она была уверена, что я уже разорван в клочки... Ребята — кто спит, кто дремлет... Рассказал, что видел, — успокоилась.
Анна Вафльевна] с тревогой говорит, что Александра] Фр[анцевича] — он тогда был городским головой, — замучи­ли... Исправник с помощниками куда-то скрылись, и их не могут найти... Начальник гарнизона г. Челябинска окружил свою квартиру солдатами и никого не принимает... За разрешением всяких недоразумений, скандалов, за получением распоряже­ний обращаются к Александру] Ф[ранцевичу] [Бейвелю], — у них в передней у телефона постоянно дежурит кто-нибудь из полицейских надзирателей.
Приехал с вокзала Александр] Фр[анцевич] [Бейвель] — тоже спокойный, — на вокзале хотели бастовать, но передумали.
Пора и нам домой — уже 11 часов, — забрали ребят, поеха­ли. Дорогой жена говорит, что ее больше всего испугала мер­твая тишина и безмолвие города, — даже собаки не лаяли...
Выступления прошли благополучно, — можно продолжать.
Через несколько дней опять толпа, — склад работал. Я успел дойти до склада раньше нее и велел закрыть ворота и контрольный проход. Вся администрация склада куда-то бес­следно исчезла, — остался только контролер Лисовский.
Из толпы потребовали, чтобы их пустили в склад. Я отве­тил, что посторонних не пускают. Сняли с петель железные ворота, хлынула вся толпа.
Я протестовал, говорил, что могли бы выслать делегатов; — отвечают: «Побоялись, — вон бочек сколько! может быть, в каждой по два солдата сидят!»
В кочегарке потребовали, чтобы залили котлы, — маслен­щики отвечали, что зальют, если прикажет их начальство. Я сказал, что работы не кончены и мы заливать не будем... «За­льем сами!...» но... не залили.
Толпа повалила в мойку, в разливное. В складе работало человек 80, — из них чел. 60 — женщины... — перепугались страшно, некоторые — в слезы, с другими истерика; трех унес­ли в приемный покой.
Рабочие склада растворились в толпе; работа на этот день прекратилась, но на следующий работали нормально.
Девицы со склада стали смелее. Зовут меня в склад. В кабинете заведующего — шт[ук] 5 девиц, наиболее «созна­тельных». «Вон они заявляют, что хотят бастовать. Как быть?» — сообщает заведующий. «Как бастовать? — т. е. не работать?»— спрашиваю девиц. «Понятно, не работать». — «Дело ваше. Рассчитайте их!» — говорю заведующему. Деви­цы ответили: «Нет!.. Нам так, чтобы жалование шло!» — «А вы бы стали держать работника и платить ему жалование, а он не работал бы?» Смеются: «Конечно, нет!» — «Ну — так чего же?» Постояли, посмеялись, ушли на работу.
Вокзал не давал покоя городу.
Как-то днем — час[ов] 11—12 — слышим в складе: желез­нодорожники хотят громить все казенные места... уже собра­лись с оружием около Народного дома.
Пошел туда... — день хороший, — любопытными заполне­ны все тротуары.
Около Нар[одного] дома в два ряда стоят человек 100... — на краю — Ив[ан] Николаевич] Штин — знакомый по Кредит­ке, — он кондуктор, имеет 2 дома на вокзале; в руках палка с массивной гайкой на конце. «Что собираетесь делать, Ив[ан] Николаевич]? — «А черт их знает! Я почем знаю? Велели выходить, а то со службы выгонят!»
Зрители ждут, что дальше.
Слышим — будут освобождать заключенных... На месте Госбанка стоял довольно ветхий дом предварительного заключения... Вдруг откуда-то на улице показалось десятка два солдат с винтовками, — сняли где-то караул. Улица моментально опустела; зрители прилипли к заборам, железнодорожники сбились в беспорядочную кучу... — полная тишина... Солдаты молча прошли... Стали освобождать заключенных. Выломали окна, подставили лестницы. Заключенные — их было всего десятка три — не выходят. Руководители залезли в окно — убеждают... Заключенные уперлись, — не выйдем ни за что, — здесь спокойнее... Руководители обратно, — заключенные начали поправлять окна...
Действие следующее...
Толпа двинулась на Александровскую площадь, чтобы устроить большой митинг. Зрители — за ними... Но... на площади парами ездят казаки... сгрудились на окраины.
Смотрю — А.Ф. Бейвель, — подошел к нему, — в это же время подъехал казачий офицер. «На площадь никого не пущу... Прикажете и этих разогнать?» — указывает на толпу. Александр Францевич попросил подождать, — подошел к железнодорожникам, — я за ним. Навстречу нам двое, — один поляк — Мошинский, помощник машиниста, другого не знаю. Бейвель говорит: «Хотелось бы поговорить с руководителями». — «Они перед вами!» — с гонором отвечает Мошинский. «Здесь митинга не будет! Видите?» — указал на казаков. «Тогда мы соберемся на путях. Товарищи! За мной!»
Толпа потянулась на вокзал. Зрители — за ними. На путях толпа, сильно поредевшая в пути, собралась в кучу, начали из каких-то бочек устраивать платформу. Зрители быстро прибывали. Вдруг крики: «Солдаты!
Солдаты!» — вдали за вагонами прошли три—четыре человека в шинелях—без винтовок... Зрители рассыпались... начали разбредаться и железнодорожники — представление кончено... Я пошел домой, — жена очень волновалась.
Все эти события не нарушали, однако, общего строя жизни. Ребята аккуратно ходили в школы, дома играли во дворе, ссорились, мирились, шалили; иногда даже учили уроки. Жена хозяйничала, следила за порядком в доме. Я ходил в склад, в Акцизное управление, выслушивал разглагольствования Филиппова; вечерами сидел в Кредитке.

 ***
   Демобилизация все еще не кончилась. Солдаты шли, буйства продолжались, горожане жили в тревоге. Появились слухи о грабежах, они назывались более благозвучным названием — экспроприация... Полиции слишком мало. О начальнике гарнизона, имеющем в распоряжении реальную силу, — ни слуху ни духу.
Кто-то в городе подал мысль о самозащите... — решили организовать из желающих добровольную дружину для поддержания порядка. Написали уставчик, Дума утвердила.
Из каждого квартала нашлось три—пять—шесть дружинников; несколько кварталов образовали — участок, — во главе его — попечитель; во главе дружины — Городская дума. Обязанности дружинников — по
очереди дежурить на улицах по ночам. Меня выбрали попечителем нашего участка. Дружина оказалась мертворожденной, — подежурили недели две—три — перестали.
Несмотря на все треволнения, акцизной компанией съездили все-таки в деревню Мысы на заячью облаву. Ничего особенного не случилось. Я убил пять зайцев.
В самом конце ноября в городе проходили выборы гласных в Городскую думу на четырехлетие с 1 января 1906 года. По совету А.Ф. Бейвеля я выставил свою кандидатуру, был выбран и сделался одной из 40 голов города, — всех гласных 40 человек. Послали на утверждение в Оренбург, — утвердили.
В декабре произошло событие, которое произвело большое впечатление в городе, и на акцизных в особенности. «Смутное время» заставило отбирать деньги из винных лавок ежедневно. Когда сборщики были в уезде, — отбирали акцизные, — у каждого было две—три лавки. В субботу я объехал свои лавки, сдал деньги в склад и пошел в баню... К нам пришла Софья Михайловна Филиппова и сидела с женой в столовой.
Вдруг жену немедленно вызывают в коридор, идущий из столовой в кухню, — стоит контролер Лисовский, сильно волнуется: «Константин Николаевич дома?» — «Дома», — отвечает жена. «Вы наверное знаете,
что дома? Где он?» Жена удивляется, начинает тревожиться. «Наверное, он в бане... недавно ушел...» — «Так не он... кто же это?» — развел руками Лисовский. «Да что случилось?» — «К складу сейчас подошла лошадь... в кошёвке лежат убитые — акцизный чиновник и кучер. Я думал, это Константин Николаевич!» «Это Володя! — слышит жена из столовой голос Софьи Михайловны, — я жду его из завода!» — сорвалась с места,  удивляется, начинает тревожиться. «Наверное, он в бане... недавно ушел...» «Так не он... кто же это?» — развел руками Лисовский. «Да что случилось?» — «К складу сейчас подошла лошадь... в кошевке лежат убитые — акцизный чиновник и кучер. . Я думал, это Константин] Николаевич]!» «Это Володя! — слышит жена из столовой голос Соф[ьи] Мат[веевны], — я жду его из завода!» — сорвалась с места, почти убежала вместе с Лисовским. Жена пришла в баню, сообщила мне, — оделся — в склад.
Оказывается, убит Люциан Кондр[атьевич] Газенбуш, — он уже застыл, кучер еще живой, обоих увезли в городскую боль­ницу.
Вернулся домой, велел запрячь лошадь, — к В. И. Филип­пову — надо что-то делать... может быть, кучер что-нибудь укажет.
«Я расстроен, болен... — заявил В. И. [Филиппов], — де­лайте, что надо...» — в важных случаях он всегда заболевал.
Я — к следующему по рангу — Н. Н. Трофимову. Он откро­веннее: «Нет уж! действуйте лучше вы...»
Еду в больницу. Газенбуш — в мертвецкой, — несколько пуль в голове и сердце. Кучер — в палате, — без сознания — тяжело дышит, глаза закрыты; — молодой здоровый парень; две пули в голове — одна около носа, другая над бровью.
Стоят фельдшер, сиделка.
Говорю фельдшеру: «Нельзя ли спросить — где убили, ког­да, как?»
«Спрашивали, — отвечает фельдшер, — говорит, куда-то заезжали... их убили во дворе...»
Но вопрос, чтобы такой аккуратный человек, как Л. К. [Га­зенбуш] ездил с казенными деньгами по дворам... Спрашиваю сам, — кучер не отвечает...
«Вас убили во дворе?» — отчетливо говорит фельдшер. «Во дворе...» — слабо отвечает кучер. «Сколько их было — два, три... пять?» — «Пять...»
Бросилось в глаза, что кучер повторяет только последнее слово.
«Поставьте вопрос так: вас убили на улице?..» — «На ули­це...» — «В поле?» — «В поле...» — «Их было семь?» — «Семь...»
Очевидно — слух и язык действуют, но сознания уже не было...
Звоню по телефону А. Ф. Бейвелю, рассказываю в несколь­ких словах, — спрашиваю — нет ли средства пробудить созна­ние у умирающего, хотя бы на несколько минут? Он подумал, говорит: «Нет! возбуждающие есть, но они еще затемнят со­знание...»
Поехал домой, — уже ночь, кучер скоро умер.
На другой день выяснилось, как произошло убийство.
Газенбуш отобрал деньги и в своих 2 лавках и почему-то вздумал заехать в лавку Н. Н. Трофимова за рекой. Деньги были уже отобраны днем, и Газенбуш поехал в склад прямо через р. Миасс обычной, довольно пустынной дорогой. На одном перекрестке кошевку неожиданно окружили 5—6 человек... выстрелили в упор из браунингов... вытащили из кармана день­ги — всего-то сотни две — и скрылись. Лошадь постояла и по знакомой дороге довезла их до склада...
Подняли на ноги всю полицию. Дело поручили И. П. Лепихину — челябинскому Шерлоку Холмсу, произвели массу обыс­ков за рекой и на вокзале, арестовали нескольких человек и — ничего не открыли...
Газенбушу и кучеру устроили торжественные похороны. Все чиновники города, гласные Думы, толпы народа, военный ор­кестр, перезвон на всех церквях, венки; гробы на кладбище несли на руках.
У Газенбуша осталось 7(!) человек ребят, у кучера двое.
Управляющий акц[изным] сбор[ом] выдал очень щедрое пособие вдове Л. К. [Газенбуша] и назначил большую пенсию. Хотела выдать пособие и Городская дума, но управляющий отклонил, — Дума выдала вдове кучера.
Нашлись свидетели убийства, — старик с внуком. Они пошли на р. Миасс чистить прорубь, — видят у забора кучку людей, остановились посмотреть. Кто-то из кучки прогнал их, — отошли и опять остановились. Показалась лошадь и кошевка, кучка к ним, — один схватил лошадь под уздцы... остальные к кошевке, начали стрелять... свидетели поскорее на реку...
Исправник решил устроить очную ставку старика с некото­рыми арестованными — не узнает ли он кого? Я присутство­вал, — провели очень плохо, — ставили мальчишку и старика лицом к лицу с каждым из арестованных и спрашивали: «Не узнаете ли?» Боясь последствий, старик, конечно, не узнавал...
Кстати: на этом «расследовании» исправник показал но­винку — маленький браунинг и нечаянно выстрелил, — хоро­шо, хоть в пол. Повертели в руках выброшенную гильзу, и присутствующий доктор А. М. Киркель — еврей — меланхоли­чески заметил, что маленькая штучка, а убивает. Я робко за­метил, что это гильза, а убивает пуля. «Что вы говорите! — Ведь я вскрыл трупы... Убиты именно этим!»...
Убийц так и не нашли...
Зимой в Челябинск был назначен генерал-губернатор...
Либеральные газеты так описывали генерал-губернато­ров, что многие из обывателей ждали его с ужасом.
Приехал и... ничего... — впрочем, нет, — до смерти пере­пугал мою жену.
Вечером мирно чайничали... звонок в парадную дверь... горничная отворила. «Здесь живет Константин] Николаевич] Теплоухов?» Жена вышла в переднюю — стоит офицер. «Здесь!» — «Генерал-губернатор просит его к себе!» Жена так и обмерла. «Зачем?» — «Не волнуйтесь — участником в сове­щании...»
Оказывается, ген[ерал]-губ[ернатор], чтобы разобраться в делах неизвестного ему Челябинска, устроил нечто вроде со­вета: пригласил несколько гласных Гор[одской] думы, 3—4 про­сто заметных людей города и чиновников — начальников от­дельных ведомств. Филиппов, конечно, заболел, и посланного адъютанта направили ко мне.
Ген[ерал]-губ[ернатор] поместился в д[оме] Колбина — на Сибирской ул. — он был ген[ерал]-майор, — фамилия — Стельницкий.
Я приехал, — члены совета собирались. А. Ф. Бейвель представил меня Стельницкому, — очень любезен.
Заседание открылось в большой зале. Стельницкий сказал небольшую речь, просил нас оказать ему содействие. Набро­сали общими силами проект обязательного постановления для обывателей — очень необременительного; рассмотрели еще 2—3 вопроса.
«Вот еще что беспокоит меня, — заговорил Стельницкий: — пьянство у демобилизованных... Где они достают такую массу водки?» Приходится отвечать мне: «Тайная продажа... — борь­ба с ней непосильна». — «Я знаю, но где берут ее тайные продавцы?» — «Лавки в городе и на 10 в. от линии закрыты. Водку берут в дальних лавках». — Откуда берут водку эти дальние лавки?» — «Из винного склада, — он здесь в городе и даже недалеко от нас». — «В городе? здесь? я могу закрыть его!» — «Конечно, но я должен доложить, что склад дает казне около двух миллионов в год...» — «Сколько?» — «Два милли­она...» — «Тогда я подумаю...»
Побалакали еще кое о чем, — разошлись...
Было еще одно-два заседания, — Стельницкий оказался человеком простым, без фанфаронства, зверств никаких не проявлял.
Я встречался с ним потом раза два на вечерах у А. Ф. Бейвеля, — пили водку, болтали... «По обязательному постановле­нию можно иметь не более фунта пороху, а у меня 10. Что делать?» — спрашиваю его. Он смеется: «Этот пункт не к нам относится...»
Маленький курьез: Стельницкий сделал визит Бейвелю, Чикину, еще кое-кому, — у Покровских не был и на совет их не звал. Те, считая себя первыми людьми в городе, обиделись, но... если гора не идет к Магомету, то... и т. д. — в один прекрасный день в великолепной коляске приезжает В. К. По­кровский. Через час — в таком же виде И. К. Покровский...
Но... такое поклонение ген[ерал]-губ[ернатору] могло по­вредить их либеральной репутации, и они — один за другим — заехали в дом предварительного заключения и пожертвовали по 25 р. на улучшение пищи заключенных...
Год кончился...


Вопросы к «челчеловцам»:

- Интересно, железнодорожный мост (на фотографии ниже) через реку Миасс находится сейчас на том же месте, что и в начале века?

- Что это за мельница на фотографии? Не стояла ли она на месте, где в советское время был хлебзавод – Российская 18/2 ?




- Где находился дрожжевой завод Аникиных?

- Где находилась челябинская почта (телеграф) в 1905 году?

Вопрос "челчеловским" медикам:

- Современная медицина справилась бы с заболеванием дочки Константина Николаевича - Лидочки?
Tags: Теплоухов
Subscribe

Recent Posts from This Community

  • Ул. 8 Марта (пос. АМЗ)

    Я родилась на ул. 8 Марта — той, что находится в Заречье, старинной, по крайней мере, в 1907 году, когда родилась моя бабушка,…

  • Пруд у кардиоцентра

    Этим летом открыла для себя несколько прудов на территории Челябинска. Об одном из них — бывшем техническом водоёме завода…

  • Альбом ЧТПЗ - 2

    Оригинал взят у eh_la_bas в К 80-ЛЕТИЮ ЧТПЗ .Часть 2 Ещё один отчетный альбом из архивов ЧТПЗ. На этот раз 1954 года В предыдущих…

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your reply will be screened

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 19 comments

Recent Posts from This Community

  • Ул. 8 Марта (пос. АМЗ)

    Я родилась на ул. 8 Марта — той, что находится в Заречье, старинной, по крайней мере, в 1907 году, когда родилась моя бабушка,…

  • Пруд у кардиоцентра

    Этим летом открыла для себя несколько прудов на территории Челябинска. Об одном из них — бывшем техническом водоёме завода…

  • Альбом ЧТПЗ - 2

    Оригинал взят у eh_la_bas в К 80-ЛЕТИЮ ЧТПЗ .Часть 2 Ещё один отчетный альбом из архивов ЧТПЗ. На этот раз 1954 года В предыдущих…