Г.Л.Рачков. СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА. МОЯ УЛИЦА
На старой карте Челябинска улица, на которой стоял наш дом, называлась Болотной. Это действительно была очень грязная улица. По ее краям были вырыты дренажные канавы, но они плохо отводили воду и середина дороги, даже в самое сухое время года, всегда была вязкой и грязной. Дренажные канавы тоже были грязные и завалены всяким мусором. Все, что ломалось и не нужно было во дворе или дома, выбрасывали сюда, в канаву. Так и говорили: «Иди, выброси в канаву».
Весной, когда таял снег, бурные потоки воды уносили весь накопившийся мусор в реку. У нас, у ребятни, это было самое веселое время года. По бурным и грязным потокам талой воды плавали наши бумажные кораблики, возникали настоящие морские сражения. Делались и запруды, и нередко мы, пацаны, домой приходили мокрыми до самого подбородка.
Прямо, перед большими, покосившимися деревянными воротами, через канаву, был настелен мостик. Два бревна положены через канаву, а сверху — доски. Доски погнили, местами поломались, но все же это был мост. Тяжелая современная машина по нему, может быть, и не прошла бы, ну а телега с лошадью или пешеходы — запросто.
А по краям канавы росли большие и красивые тополя и кудлатые ивы. Росли, большей частью, на дорожной стороне канавы, но местами росли и на стороне тротуара — пешеходной дорожке вдоль домов, и тогда канава как бы скрывалась в зеленом туннеле.
Улица начиналась прямо от реки Миасс. Река в этом месте города была довольно широкой, течение плавное, берег пологий, песчаный. Дно речки тоже песчаное, чистое, ровное. Это было любимое место челябинцев для летнего купания, и в хорошие, теплые летние дни сюда приходила масса народа.
Да и рыбка водилась. Если с утра пораньше прийти на речку, то через час-другой чебаков и пескарей можно было наловить на хорошую уху.
Весной, когда начинался ледоход, река набухала, лед трескался, и вода заливала берега и дома, вплоть до Ивановской улицы.
В нашем квартале больших домов не было. Недалеко от реки нашу улицу пересекала большая и шумная Ивановская улица.
Как мне помнится, она была выложена камнем, по ней ездили машины и позднее, когда я стал уже взрослым, а улица стала называться ул. Труда, там проложили трамвайную линию.
С другой стороны, наш квартал пересекала неброская, частью односторонняя и такая же грязная, как и наша, Михайловская улица. И там, на нашей улице, в маленьких деревянных домах, жили, в основном, башкиры, бедные работяги, приехавшие в город на заработки из близлежащих башкирских деревень. В городе ведь всегда заработок, не то, что в деревне. Жили и русские семьи, и тоже очень бедные и многодетные.
Повторяюсь, больших, добротных и красивых домов в нашем квартале не было. Вот на Сибирской — другое дело. Там дома были большие, каменные, двухэтажные. На первом этаже — магазин или мастерская, на втором жили сами хозяева. Магазинов и мастерских там было много. На Сибирской была и начальная школа, в которой я учился с первого по четвертый класс. Были там и телеграф с почтой.
А еще, ближе к центру, у большого каменного моста через Миасс, возвышался огромный и очень красивый дом-дворец с большими красивыми окнами-витринами. Это был магазин-гастроном богатых троицких купцов — братьев Яушевых. Сейчас в этом доме Челябинская областная картинная галерея.
А на нашей улице был только кабак, в котором «распивочно» продавали водку и пиво. Там всегда толпился народ, было грязно и пахло нечистотами.
Иногда на размытой дождями дороге появлялся экипаж или какая-дру-гая повозка с людьми или товаром. Лошади на середине дороги вязли в грязи до живота, телеги тонули и требовалась помощь со стороны, чтобы выдернуть и лошадь, и телегу из этой вязкой вонючей трясины.
Однажды вот в такой трясине на нашей улице застрял экипаж. Люди, сидевшие в нем, видимо, были богатенькими, так как все были хорошо и чисто одеты. Были там и дамы. Что делать? Обратились за помощью к мужикам «у кабака». Те согласились помочь и за ведро водки перенесли всех пассажиров экипажа на сухое место, а затем спасли и лошадь, и повозку (ведро — стар. рус. мера = 12,3 л. — прим. ред.).
Но кое-какие достопримечательности все-таки были и на нашей улице. От реки она круто поднималась высоко в гору и на самом конце улицы, на самом высоком месте города стояла водонапорная башня. Она выделялась на фоне низкорослых, серых домишек, окружавших ее, своей высотой и изящной кирпичной кладкой. К тому времени, когда я подрос до школьного возраста, она, эта башня, уже не работала. В городе появился водопровод вместе с уличными водоколонками.
Ниже водокачки стояло большое красивое здание из красного кирпича. Это было построенное еще в начале XX века городское реальное училище. В нем, еще до революции 1917 года учился мой старший брат Анатолий. Это здание стоит и сейчас. Его занимает один из факультетов Челябинского государственного агроинженерного университета.
А на углу там стоял дом. Большой дом, в два или три этажа, с вытянутыми, в готическом стиле, окнами. Дом стоял в глубине большого фруктового сада, охраняемого собаками. Говорили, что этот дом принадлежал какой-то богатой полячке. Во время мятежа чехословацкого корпуса в 1918 году в этом доме был их штаб. Летом 1918 года в наш двор, где стояла столярная мастерская отца, пришли два офицера чехословацкого корпуса. В штабе потребовалось произвести кое-какие столярные работы.
Отец и мой старший брат Анатолий, ему было тогда около 20 лет, пошли с офицерами в штаб, произвели необходимые замеры, все обговорили,
что необходимо было сделать, и вскоре вернулись домой. Но делать полученный столярный заказ не торопились. Хотя это и было небезопасно. Время было военное, неспокойное, и как все это обернется, — никто не знал... Но вот прошло несколько дней, офицеры из чехословацкого корпуса больше не появлялись у нас дома, а через какое-то время они, чехи, и вовсе ушли из города.
На какое-то время в городе установилась власть белогвардейской армии Колчака.
В 1919 году при отступлении армии Колчака хозяева этого большого дома бежали из города.
Но самым интересным и самым занимательным местом на нашей улице был огромный пустырь — от Исетской до Южного бульвара, и от Болотной до Лесной улицы (сейчас это Свердловский проспект). Раньше этот пустырь назывался Александровской площадью. Зимой там устраивались большие праздники-ярмарки. Приезжали «торговые гости» из Кургана, Тюмени, Шадринска, Уфы, Екатеринбурга и других городов. На площади выстраивались ряды телег с привозным товаром.
По рассказам взрослых, которые я слышал, на ярмарке были мясные ряды, где высились туши свиней, телят и всякой другой живности. Были ряды с рыбой, начиная от белорыбицы и семги до налимов и наших родных карасей хороших размеров. Но больше всего ценились и пользовались спросом чудесные шадринские гуси. Говорили, что за ними специально из Европы приезжали.
Всем этим приезжим купцам требовалось подворье и ночлег, и тогда все наши дома на улице сдавались внаем. В нашем доме всегда останавливалась одна и та же купчиха из Кургана. Чай любила невероятно. Специально, только для нее, ставили большой самовар. А мы, ребята, забирались на полати, нам дарили сладкие пряники, и мы их там с упоением грызли.
Что еще встает в памяти о тех далеких днях моего безмятежного детства? Наверное, посещение церкви Александра Невского, что стояла на Александровской площади и, конечно же, замечательные церковные праздники — Пасха и Рождество. В церковь я ходил с мамой. Худенький, маленький, с большими, раскрытыми от удивления глазами, я, наверное, был и смешон, и жалок, и служитель церкви охотно одаривал меня на Пасху глотком сладкого и приятного напитка и маленьким хлебцем особой формы, который назывался просфорой.
А на Рождество — праздничная рождественская новогодняя елка, украшенная игрушками, конфетами, мишурой и маленькими разноцветными свечками, вызывавшая восторг в моем детском сердечке.
Мы, соседские мальчишки и девчонки, играли, плясали и пели вокруг елки во главе с Дедом Морозом, которого изображал кто-нибудь из родственников. Все было замечательно, интересно. А потом были подарки — простые дешевые игрушки или сладости, но такие желанные.
Пасха и Рождество — замечательные праздники моего детства. Долгое время я размышлял и не мог определить для себя, какой же из этих праздников главнее. Остановился на том, что оба праздника для нас, ребят, хороши, и нечего голову ломать попусту.
Все это было в середине 20-х годов, в годы НЭПа. Я был тогда еще очень мал, и про ярмарку, и про «торговых гостей» знал только по рассказам взрослых. Но елки и религиозные праздники помню хорошо.
Позднее, в конце 20-х годов, когда я стал школьником, ярмарку закрыли. Александровская площадь стала именоваться Алым полем — в память о кровавых событиях, якобы происшедших на ней в 1905 году, в годы первой русской революции.
Эта площадь постепенно заросла кустарником, стала пустырем, она была любимым местом для игр детворы со всех близлежащих улиц. Там было небольшое чистое поле, где мы играли в футбол. Были и густые заросли кустарника, где можно прятаться, изображая сыщиков или разбойников. Мест, где можно было хорошо спрятаться, там было предостаточно. В зарослях кустарника этого пустыря запросто можно было вообразить себя охотником, ковбоем или индейцем Дикого Запада. Все свое свободное время, с утра до ночи, мы, ребятня, проводили там.
В середине 50-х годов на Алом поле построили Дворец пионеров.
Вот какой замечательной была наша улица.
В 20-м году старые названия улиц были заменены. Наша Болотная стала называться Красной. Улица Сибирская-Ивановская — стала улицей Труда. Улица Исетская-Михайловская стала улицей Карла Маркса, а Южный бульвар-Болгарская — улицей Спартака. Были переименованы и другие улицы. Главная улица города — Уфимская — стала называться — Рабоче-крестьянской. В 1934 году ее переименовали в улицу Кирова.
Начало 30-х годов было очень трудным временем. Это было начало коллективизации и индустриализации нашего народного хозяйства.
Эти годы вспоминаются как самые голодные и тяжелые. За продуктами и другими товарами в магазинах были огромные очереди. В продаже ничего не было, только хлеб да иногда картошка или макароны.
Мои братья и сестры были уже взрослыми и все работали, да и жили уже почти все отдельно, своими семьями. Отец работал на тракторном заводе.
Рано утром, когда было еще темно, мама будила меня, и мы шли в магазин занимать очередь. Темнота и большие толпы людей в очередях пугали меня, я боялся потерять свою маму и часто плакал от страха, холода и голода. Хотелось домой, в теплую постельку. Не всякий раз нам везло, но когда что-нибудь покупали, это считалось удачей. Дома самым вкусным блюдом были отварные толстые макароны, посыпанные панировочными сухарями, или мелко нарезанный лук с солью и постным растительным маслом с кусочком черного хлеба. Такое вот было время.
Наш дом на Красной был построен в самом начале XX века. Строил его мой дед — Рачков Александр Назарович. Деда я не помню. Он умер где-то в самом начале 20-х годов. Про него говорили, что он был хорошим плотником и вообще — хорошим и добрым человеком.
Дом строился на многочисленную семью, он был поделен на две половины и имел два входа и два двора. С одной стороны дома жила наша семья. Отец — Рачков Лев Александрович, мать — Рачкова Марфа Акин-фовна и мы — их семеро детей. Самым младшим в семье был я. В другой половине дома жил сам Александр Назарович и его дети: Любовь, Яков и Анастасия. Позднее, когда Люба вышла замуж, на нашем большом земельном участке поставили еще один дом. Но все это было задолго до моего рождения, в общем, до революции. Участок земли, на котором стояли дома, был большим. Там были конюшни, амбары, навесы и еще какие-то хозяйственные постройки. Была даже баня. Дома стояли в больших дворах, а позади дворов — два больших огорода с колодцем. В общем, для нас, пацанов, раздолье, было, где развернуться. Позднее, когда я подрос до школьного возраста, мы, ребята, натягивали во дворе волейбольную сетку и играли. Места хватало. Правда, стеклянные окна в домах иногда и страдали.
Мой отец — по профессии столяр. Делал не очень сложную мебель: столы, стулья, табуреты, полочки. Делал и гробы. Нет, он не был похожим на «гробовых дел мастера Безенчука», одного из персонажей замечательного романа «12 стульев» Ильфа и Петрова. Он не бегал, не искал клиентов, они сами к нему приходили. Да и водку он не пил. Он был на редкость трезвым, уравновешенным и деловым человеком. И гробы он делал не глазетовые, а самые обыкновенные, деревянные, без клетей, то есть товар для самых бедных и нуждающихся.
В середине 20-х годов мастерскую пришлось закрыть. Личное предпринимательство Советской властью не поощрялось. В городе развернулось крупное строительство промышленных объектов, и отец пошел туда работать. Мастерская, маленькое приземистое бревенчатое строение, стало жилым домом. Когда мой брат Павел женился, он жил там с семьей до самой Отечественной войны. В 1942 году Павел был призван в Красную Армию и погиб на фронте.
Мои родители прожили долгую и трудную жизнь. Две революции, три войны, голод и холод, всего было с избытком. Но выжили и всех нас вывели в люди.
Отец мой — Лев Александрович — умер в 1957 году в возрасте 84 лет. Мать — Марфа Акинфовна умерла в 1963 году в возрасте 85 лет.
Я прожил в доме отца и деда 50 лет. Закончил школу-десятилетку. А какой замечательной была наша школа — школа № 1 имени Энгельса. Ее построили в 1936 году на нашей Красной улице, и тогда она была самой большой, самой красивой и самой замечательной школой Челябинска.
Затем я ушел в армию. Началась моя взрослая жизнь. Дом и моя улица остались в детстве. Но ведь это прекрасно!
Только плохой человек или больной не помнит и не ценит своего детства.
Наш старый и добрый дом! Каким ты был милым, родным и близким. Поистине — это было родовое гнездо. Я выпорхнул из него последним.
Вспоминаю о доме, об улице, на которой вырос, и сердце начинает усиленно биться, и глаза становятся влажными. Ведь это моя жизнь, моя молодость.
Сейчас моя Красная улица изменилась до неузнаваемости. Нет старых домов, нет и нашего дома. Сейчас там банк, офисы, городские службы и учреждения. Все залито асфальтом.
Стала ли наша улица счастливее или краше?
Не знаю. Она стала просто другой.
Воспроизводится по изданию "Исторические чтения, выпуск 7-8", 2004