( из книги: Теплоухов К. Н. Челябинские хроники: 1899— 1924 гг. — Челябинск, 2001.).
На фотографии: Теплоухов с супругой
Домашние и служебные новости: болезнь Анны, Ольги, жены. Совет при отделе текстиля. Советские деньги. Тамара и Демон. Переход в винсекцию. Субботники. Уничтожение испорченного мяса и суд в этой связи. Общество сельского хозяйства. Занятие огородничеством. Сослуживцы и их одежда. Советский язык - новая орфографии - сокращения .Сведения о сыне Владимире. Работа на общественных огородах. Трудоустройство Ольги и Анны. Метеорологическая станция. Дела о миллионе рублей и миллионе яиц. Письмо от Владимира. Обман с заготовкой дров. Соляной вопрос. Торговля табаком Случай с журналистом (Кустанайский торф и сланцы). Сотрудники химотдела. Доходы семьи. Жулик Туров.
Год начался...
4 января заболела Оля, слегла, — очевидно, сыпной тиф; сообщили в лазарет, приходил врач — подтвердил.
6 января исчезли шофера. Эта компания в числе 5 человек жила у нас с прошлого лета, нередко выпивали, — к спирту они имели доступ, но скандалов не устраивали. Сообщаю это для следующего: летом этого года начали доставать из земли закопанное при отъезде; столовой посуды не оказалось, — произошло чудо — она превратилась в несколько бутылок спирта! Очевидно, шоферы делали запас спирта, натолкнулись на посуду, взяли ее и закопали спирт, — зимой выкопать не удалось...
В текстиле — в помощь мне — был сформирован «совет» из 6—8 чел[овек], — назначили 3—4 портных, 2—3 пимокатов, еще кто-то — о чем с ними советоваться? Портные — поинтеллигентнее, пимокаты — погрубее... Приходили, потом и перестали, забегали только за новостями.
Среди пимокатов был один — уже пожилой — завистливый, ехидный мужчина, — фамилию забыл, звали, кажется, Иван Петрович. Он часто заходил и раньше и постоянно гнусил: «Вот, говорят, все переменилось, а выходит — ничего... Господа, как и раньше, сидят за столом в кресле... в 12 — им чай на подносе — кушайте! А мы-то! С утра до ночи в духоте, в жаре, пот градом... весь измаешься...»
Попал в совет и он, забегал чаще других, видимо, лодырь...
Я предложил ему быть постоянным помощником, — с удовольствием согласился. Поставили ему тоже кресло, я велел подавать чай первому. Как какое-нибудь кляузное дело или жалоба, передаю ему: «Помогите, Иван Петрович!» Читает и понимает плохо, расспрашивает жалобщиков, старается, пыхтит, волнуется, ругает их, те, не стесняясь его... в общем — весело! Подсовываю еще такое же... Финал: приходит мрачный, решительный: «Ну вас к чертовой матери! Исключите из совета совсем, в мастерской — спокойнее». Я имел ехидство уговаривать его, — непреклонен, — ушел.
Около 20 января заболела Аня... тоже сыпной тиф, но в более тяжелой форме. Аня и Оля лежали в зале, где мы обедали и чайничали; в нашей бывшей столовой стояли наши кровати и мой рабочий стол.
Деньги дешевели и дешевели...
Рубли и полтинники уже вышли из употребления, про более мелкие деньги — и говорить нечего; самая мелкая бумажка — 5 р., обычные — 10, 100, 500 р.
Причина — весьма простая: каждый город, имевший литографский станок, печатал и выпускал разноцветные бумажки, называл их деньгами и — не сморгнув, уверял, что они обеспечиваются всем достоянием государства! Некоторые — а-1а Хлестаков — сообщали даже, что их макулатура, кроме «достояния», обеспечивается неприкосновенным золотом, хранящимся в Английском банке! Отчего уж не золотом, находящимся в недрах всего земного шара?!
У меня сохранилось несколько десятков таких бумажек. Их выпустили: Елизаветград, Ростов-на-Д[ону], Архангельск, Туркестан (?), Юг России (?!), О[бщест]во Владикавказской железной] д[ороги] (?), Оренбург, Житомир, Армения (?!), Кисловодск, Украина (?), Ташкент, Могилевская губерния (?), Терская республика (?!), Чита, Полевое казначейство С[еверо]-За- п[адного] фронта (?), Псков, Эривань, Северная область (без указания места)... Конечно, выпускали и другие места. Некоторые сумели найти старые вексельные бланки, — печатали на них, другие — на чем придется.
Отношение к новым деньгам — очень пренебрежительное. Как-то я купил в мелочной лавочке несколько иголок и еще чего-то — с меня причиталось 10 ООО р., — крупных денег не было. Насчитал десятками, сотнями — целую кучу, — приказчик, не считая, молча сгреб в ящик. «Я, может быть, ошибся,— говорю. — Вы бы проверили!» — «Вот еще! Ну, вы не додали 1000 р. — для меня не имеет значения... дали лишнюю 1000 — вероятно, для вас — тоже!..»
В первых числах февраля начала поправляться Оля; встала, — бледная, тощая, обритая...
В середине февраля захворала жена, слегла, — тоже тиф. Аня еще не вставала, но болезнь шла уже на убыль. Лечил врач Бак, живший раньше у нас, — хотя какое тут лечение? Так, заезжал несколько раз.
Наступил март.
В текстиле все по-старому, дома — не лучше. 2 марта уехали, наконец, куда-то, кажется, в Миасс, сестры Мейснер. Комнату их заняла некая Тамара — девица неизвестной профессии.
В самых первых числах приехала Нюра Шапьнова — дочь Веры Никол[аевны] — сестры, полубольная; через 2—3 дня слегла, — тоже сыпняк; собственноручно обрил.
Аня еще лежала, у жены — разгар, да еще больная нога... с Нюрой получился свой домашний лазарет. У Оли хлопот и забот оказалось немало, помогал, что мог, и Костя...
Аня в первый раз вышла на крыльцо 7 марта, физически почти поправилась, но пока осталось сильное нервное расстройство, и она иногда говорила такие нелепости, что мы разводили руками, — потом успокаивалась, виновато улыбалась... В середине марта нервы успокоились.
Начала поправляться и жена, — нога еще болела. Обрил, конечно, и ее, — видеть бритыми дочерей — непривычно, а ее — тем более.
Оля получила отпуск с начала марта, Аня — с 20 марта, на два месяца.
У поселившейся у нас Тамары оказался и Демон, да еще какой! — комендант города или что-то в роде этого. Узнали мы так.
В одну прекрасную ночь около 2 ч[асов] мы проснулись от шума и тяжелых шагов в коридоре; жена зажгла лампу. В коридоре громкие, бесцеремонные голоса, стук... К нам вошли 2 солдата с винтовками, встали у постели... Я набрался смелости, заворчал: «Что это такое? Весь день на работе, и ночью покоя не дают! Чего вам надо?» — «Лежи, не вставай и не разговаривай! У вас обыск!» Приходится лежать. Обыск тянулся долго и показался каким-то странным: открывали буфеты, гардероб, большие сундуки, перебирали одежду, заглядывали с огнем под кровати, — на книги и бумаги не обращали внимания. Осмотрели все комнаты... Ничего не взяли, ушли — мы в недоумении. Объяснилось просто: Демон заподозрил, что у его Тамары есть еще Демон, и решил накрыть их на месте преступления; оцепил солдатами дом, говорили даже, весь квартал, — но увы! — неудачно...
В конце марта расстался с «Текстилем».
В химотделе Местечкин уже исчез, завом был некто Черкасов. Молодой красивый блондин, коммунист, говорит, что он горный инженер — кончил курс Омского горного института — к сожалению, в Омске никогда такого не было.
При химотделе открыли винсекцию, — догадались, что для руководства не худо бы иметь человека знакомого с винокурением и винным делом, — назначили меня...
Вступил... Навел справки о винокуренных заводах Покровских — около Челябинска — и Шмурло — в с[еле] Воскресенском; порядком изуродованы, — утащено, что можно утащить, нужен капитальный ремонт. Дрожжево-винокуренный Аникина в Челябинске — цел, работает. Началась переписка о ремонте.
Химотдел помещался в д[оме] б[ывшем] Закира Галеева на Уфимской ул.; в комнате со мной сидели еще трое: пожилой еврей — бывший мелкий приказчик, который что-то писал, а больше обдумывал с весьма озабоченным видом; юная еврейка — машинистка — и третий — поляк — чертежник, недавно кончивший реальн[ое] уч[илище]. Парень веселый, вежливый, симпатичный; он скоро куда-то исчез и увез несколько моих, ценных, книг по математике и технологии, которые я имел глупость ему дать на несколько дней.
Черкасов попросил меня написать ему доклад для Исполкома о винокурении в прежнее время и о необходимости восстановить заводы. Покопался... написал. Пошел слушать; народу много. Слушаю... растерялся, даже струсил... Цифры о прежней производительности и возможности новой я дал, как водится, по спирту — в градусах, по дрожжам — в фунтах, а Черкасов вместо градусов говорил ведра, вместо фунтов — пуды, т. е. спирт увеличил в 100 раз, дрожжи — в 40 раз, — цифры колоссальные. Едва дождался конца доклада, бегу к Черкасову, говорю: так и так... могут быть недоразумения... «Я видел, что градусы и фунты, но так забористее...»
...
С наступлением весны начальство почти всех учреждений города, вероятно, для поддержания трудоспособности своих служащих, начало устраивать субботники. По воскресеньям, когда нет обычной работы, служащие должны были собираться утром в учреждение или в другое указанное место и коллективно заняться какой-нибудь общеполезной работой.
Дочери находились в отпуске, я, как некоторое начальство, — благополучно отлынивал и не знаю, что вообще делали на «субботниках». Удалось видеть два раза по близости от нас. В одно воскресенье на площади ниже винного склада и дальше за ручьем сгребали в кучу вытаявший навоз, мусор и проч[ее], а в следующее воскресенье — кучи разбрасывали по всей площади, чтобы они скорее просохли...
Субботники тянулись несколько месяцев, пока, наконец, все служащие не запаслись доказательствами, что им необходимо в этот день быть дома.
Главным насущным вопросом было питание.
Раньше — «в мрачную эпоху царизма» — никто об этом не думал, — даже нищие. На месяц человеку достаточно пуда хлеба; стоил он около рубля, купить можно было где и когда угодно. «Светлая, радостная жизнь» существовала уже около года, — «мрачная эпоха» не догадалась накопить и оставить достаточного количества запасов, и хлеба становилось все меньше и меньше, — цена за пуд подходила уже к 1000 р.
Мы находились еще в благоприятных условиях, — семья — 5 чел[овек], все трудоспособны. Помещением были обеспечены — сравнительно с очень немногими — царским; заминки в топливе — не пугали — в крайности можно доставать ночами в рощах за ж[елезной] д[орогой]. Одежды у всех — зимней и летней — достаточно; об обуви не беспокоились — валенками запаслись, — про кожаную и говорить нечего, — сами сапожники. Была корова, — значит, молоко; десятка два кур — яйца; была и лошадь.
Надо подумать о хлебе, овощах, крупе, о табаке.
Нашего огорода, конечно, не достаточно; решили засадить его почти весь табаком, а все остальное где-нибудь в других местах...
Хорошие отношения с Черкасовым не нарушались.
С 1 мая он назначил меня своим заместителем по всему химотделу. Несколько дней я думал, что делает заместитель при наличности зава, — вопрос разрешился... Черкасов перестал бывать в химотделе, — не приходил по неделе и больше; говорит, занят партийными делами, и я оказался фактическим заведующим... Перебрался в его кабинет, сидел один; принимал доклады, посетителей, почту; клал резолюции и т. д.
Первые шаги — довольно своеобразные: попал под суд, — хоть не как обвиняемый, а что-то вроде...
За рекой, в бойком населенном квартале находился сарай химотдела, в котором хранилось испорченное мясо и сало и др[угие] отбросы боен в такой степени разложения, что вонь на весь квартал. Была собрана многочисленная комиссия из милиции, врачей, санитаров, техников, даже военных, которая осмотрела это сокровище и единогласно постановила, что оно не может быть никак использовано и — ввиду распространяемой заразы — все необходимо немедленно сжечь... Акт послали в химотдел. Все это было еще до моего «вступления» — акт лежал в куче неисполненных бумаг. Я положил резолюцию — «сжечь!» Сожгли... а меня привлекли к суду как расточителя народного достояния, — я показал акт, и суд меня оправдал.
Я вступил членом в 0[бщест]во сельского хозяйства, — председателем был Мих[аил] Александрович] Протасов — бывший акцизный чиновник, мой хороший знакомый.
У 0[бщест]ва были большие огороды на берегу р[еки] Миасса — в 2—3 в[ерстах] от города, около мельницы Кузнецова, и я получил право на покупку овощей и табаку... Кроме того, мог покупать в 0[бщест]ве разного рода семена, какие у него были.
Но... «на чужой каравай рот не разевай, а пораньше вставай и свой затевай!» Подумали, поговорили и начали искать землю уже для своего личного огорода. Нашли — в 4—5 верстах] от города на той стороне реки, тоже почти на берегу, — ближе к городу были болгарские огороды. Место взяли большое, чуть не десятину, — земля неплохая.
...
Большую часть мая обе дочери в отпуске. Костя тоже не особенно занят, и мы старательно принялись за огород за рекой. Каждый свободный день уезжали туда все четверо, — жена оставалась дома хозяйничать — и возвращались к позднему обеду, а иногда и вечером. Когда можно, уезжали и в не праздничные дни.
...
Служба в химотделе — после первого инцидента — шла гладко, сослуживцы были интеллигентнее, чем в «Текстиле». Бухгалтером был некто Анненков — человек подходящий, секретарь — Лид[ия] Евген[ьевна] Пентегова — бывшая бестужевка, — могла написать любую бумагу, хотя немного и по- дамски.
Сослуживцев, вообще, куча, — целый департамент, были и агенты, — без определенного дела — для разных поручений.
...
Первое время мне невольно бросалось в глаза крайнее разнообразие костюмов, у одних — ради оригинальности, у большинства — по нужде. Черкасов несколько раз появился в тройке из... мешков...; костюм, видимо, шил опытный портной, сидел хорошо, но — грубейшая дерюга и... шелковый, ярко- красный галстук... Моржицкий, помощник бухгалтера, — хороший работник — ходил босяком, вследствие невозможности достать обувь; благообразный, немолодой мужчина, — еще приличный пиджак, сильно поношенные брюки и... босые ноги. В числе писарьков был его сын — лет 18 — тоже босой...
Писать приходилось больше, чем в «Текстиле». Понемногу привыкал к новой орфографии, — иногда в целой бумаге не делал ни одной ошибки.
Новая власть, желая делать все по-новому, изменила и орфографию, чтобы сделать ее более удобной для пролетариата. Выброшены «камни преткновения» в виде буквы «ять», твердый знак, I; вместо, например, «разсыпать», писали «рассыпать», вместо «подъитожить» — «подытожить» и т. д.
Вместо того, чтобы сократить бесконечные, водянистые потоки болтовни, изливаемые деятелями по всякому поводу, придумали сокращать и изменять слова. Понятное слово «учитель», «педагог» — заменили неуклюжим словом «шкраб» — школьный работник, слово «специалист» — «спец»; появилось слово «спецеедство» — игнорирование или преследование специалистов. Фразу: «Доброе утро, Раковский!» превратили в «Д...у...Рак!» Названия многих учреждений в большинстве случаев состояли из нескольких слов, — начали обозначать их первыми буквами, слив в одно слово. Многие не понимали; наивный провинциал, увидав в Москве на большой уборной слово «Вход», долго думал: «Конечно, высший... хозяйственный... отдел, но какого учреждения?» Не всегда удачно расшифровывали и другие слова, напр[имер], ГПУ — «Господи, помоги убежать!», РСФСР — «русская свинья форсит своим рылом»... Стали обозначать первыми слогами — еще хуже; получались неуклюжие, неудобно произносимые слова в целую печатную строку, — такие слова были в моде у пунктуальных немецких буршей для определения степени опьянения... Вместо «заместитель комиссара по морским делам» получалось «Замком по морде!». Даже в наиболее употребляемом слове «товарищи!» — наивные люди усмотрели боевой лозунг— «товар ищи!»...
Работа в большом огороде не прекращалась и в июне.
Всходы большинства посаженного оказались хорошими, но дальше пошло хуже и хуже. Лето было очень жаркое, безветренное _ требовалась сильная поливка. Р[ека] Миасс близко, но берег очень неудобный, невысокий, но крутой и, понятно, скользкий, а для поливки 166 гряд воды требовалось немало. Вытаскавши две, три сотни ведер, мы здорово уставали.
У самого края огорода — низкое место — бывшее небольшое болото. Выкопали колодец — грунт — плывун; вода близко, получился мелкий — воды мало... для углубления надо постоянно откачивать. Выкопали поглубже — вымазались до головы. Ну, думаем, к следующему приходу сотня ведер обеспечена! Пришли — одна грязь, — предусмотрительные соседи воду уже вычерпали.
...
Улучшив удобное время, выкопал в огороде ящик с инструментами и ружейными принадлежностями и... удивился... Ящик был закопан глубоко, в сухом месте, но точно стоял в воде, — все мокрое, даже кусочки льда, а уже июнь. Закопанное под террасой достали раньше, — там такого явления не заметно. Инструменты и патроны, понятно, все в ржавчине — долго отчищал.
Тамара исчезла, — вместо нее поселился доктор Зева- кин, — высокий, тощий, черный, мрачный... Раньше работал кем-то в университетской клинике, — во всяком случае, более приятный жилец, чем Тамара... Говорили, что врач знающий, но помешан на туберкулезе, — у всех, кто к нему обращался, находил туберкулез. Нашел его и у Кости, который потом как- то попросил его выслушать...
В июле жара продолжалась, дождей не было. В большом огороде — что вылезло из земли в мае, то и осталось, — даже нечего полоть, — сорных трав не было.
Колодец воды давал мало, — мелькали мыслишки о чичи- ре — водоподъемном колесе или архимедовом винте, но работы много, — одному не успеть, да и ради одного лета — не стоит...
В конце концов признали себя побежденными, — засуха оказалась сильнее нас.
С большого огорода ничего не получили, — в огороде при доме табак рос хорошо.
Приходится менять фронт, — в свободные дни начали работать в Сельскохозяйственных огородах. 0[бщест]во после уборки рассчитывалось продуктами — по числу поденщин, и за работу в огородах получали в первую очередь. Из городской интеллигенции народу работало много, — овощи нужны всем, а на базар — надежды мало, да и цены...
Народ самый разнообразный; придя, отмечались у садовника, — он указывал, что надо делать. Большею частью пололи, приходилось и поливать. Работали маленькими партиями — с ленцой, неумело, но работали... Много болтали, рассказывали друг другу новости. Отлынивали по всякому поводу; например], два молодых еврея день или два изображали из себя инструкторов, — ходили и учили, как надо полоть, — не одной рукой, как обыкновенно, а обеими, — тогда производительность труда (громкие слова любили!) — увеличивается вдвое... Показывали, как надо, но после них оставалось голое место или приходилось допалывать.
Узнал новость: крупчатную мельницу — рядом с огородами — взял в аренду такой-то... Мой хороший знакомый — еврей, — немолодой, очень веселый, болтун, — я удивился — нужен большой оборотный капитал, а у него — ни гроша. Как- то пришел на работу и он. Спрашиваю, хватило ли у него капиталов для работы? Смеется: «Я и не думаю работать; подержу месяца два, использую, что можно и... до свидания...»
Кроме дневных работ желающие оставались на всю ночь — караулить, — за это двойная, кажется, тройная поденщина. Я поближе познакомился с садовником; он разрешил — негласно — обрывать табачные листья, конечно — порченые... Табаку было насажено много, — я несколько ночей просидел в карауле вместе с Костей, — сделали приличный запасец.
Наступила уборка, — работали и тут. Разрешили брать бесплатно — для скота — негодные капустные листья, ботву моркови, свеклы, репы, — у нас своя лошадь, — запаслись и этим.
Дочерям надо позаботиться и о постоянной работе на предстоящие осень и зиму.
Оля еще в июле приткнулась было в Управление] народного] образования] по письменной части, а затем перебралась в городскую библиотеку и там укрепилась.
Аня 20 июля поступила заведующей физическим кабинетом в реаль[ном] уч[илище] и метеорологической] станцией. Взялась за работу крепко; нашла в разных местах еще кое- какие метеорологические] приборы, перетащила их в реальное училище, и станция получилась весьма приличная.
Но... для наблюдения нужно было бывать на станции три раза в день — в 7 ч[асов] утра, в 1 ч[ас] дня и в 9 ч[асов] вечера. Самое наблюдение занимало несколько минут, но от нас до реального училища — неблизко.
Аня нашла выход. В августе, взяв за компанию Олю, приехала в Екатеринбург — в Обсерваторию, которая руководила всеми метеорологическими] станциями на Урале, и получила разрешение на перенос метеорологической] станции из реального] уч[илища] — в наш дом. Вернулась, — перетащила; все минусы метеорологической станции исчезли, остались только плюсы. Наблюдение производили, кому не лень, — до жены включительно.
...
Костя начал учиться — в последнем классе реал[ьного] уч[илища], Оля продолжала сидеть в библиотеке, Аня поступила в школу II ступени — бывшая 1-я гимназия, где училась раньше сама — преподавательницей физики и помощ[ницей] начальницы.
В химотделе работа шаблонная, Черкасов бывал редким гостем. Помню характерные для нового времени случаи.
Вваливается мрачный, довольно оборванный субъект: «Вы, что ли, заведующий?» — «Я!» Субъект роется в кармане, достает обтрепанную бумажку и молча кладет на стол. Читаю: «Выдать подателю сего миллион рублей на необходимые надобности» — печать Миасского исполкома или сельсовета, — не помню, что тогда было, — подписи. Хотя деньги были и дешевы, но миллион... «На какие необходимые надобности нужны вам деньги?» — спрашиваю. — «А мы динамитный завод вздумали построить... Потому — динамит нужен, а взять негде!» — «Прекрасная мысль! Только сумеете ли?» — «Рабочие все могут!» — «А вы знаете, как динамит делается?» — «Мыто не знаем, но мастера найти недолго... он и скажет, какие там печи поставить — варить ли его или выжигать из чего...» — «Прекрасно! А хватит вам миллиона-то?» — «Добавите, а если останется — возвратим, не украдем!» Неуязвим! «Правильно! Но сначала нужны кое-какие формальности... Знаете — осталось еще от прежнего... Вы составьте проекты, смету, планы, объяснительную записку и тащите все сюда! — остальное устроим вместе!» Ушел недовольный...
Другой случай — тоже с миллионом, но не рублей.
Является субъект — прилично одетый — какая-то шишка по заготовительной части. «Я пришел предложить химотделу взять у нас миллион яиц... Они немного испортились... в пищу не годятся, но из них можно приготовить прекрасное мыло! Ведь лучшее мыло — яичное!» — «Это не имеет значения!» Я уж был сыт тухлятиной, — отказываю. Заготовителю, видимо, сильно хотелось сплавить яйца, вскипел: «Это саботаж! Я сейчас же пойду жаловаться в Реввоенсовет!» — «Я отказываюсь потому, что у вас их более 4000 пуд[ов], — придется оборудовать специальный завод, — потом он окажется ненужным... Вот если бы вы гарантировали хотя бы 100 000 яиц ежемесячно — другое дело!» — «Гарантирую... даже больше!» — «Тогда пойдемте в Реввоенсовет вместе. Вы будете жаловаться на меня за саботаж, а я на вас — за постоянную систематическую порчу такого ценного продукта, как яйца!» Понял, исчез, а потом я случайно узнал, что навозные свалки за Миасским переездом залиты толстым слоем зловонной жидкости и яичных скорлуп...
..
10 сентября уехали Соколовы, — они жили в новой большой кухне. Вместо них перешли Федоровы: в коридоре около их двери стоял длинный, узкий стол-запавок; низ его был забит книгами. И вот т-те Федорова, отправляясь на базар за продуктами, брала книги в более нарядных переплетах и продавала на толкучке, или обменивала на продукты. Открылось случайно — по ее глупости. Возвратилась с базара, встретила в коридоре Олю и сообщает: «Плохой базар сегодня — ничего нет! С чем ушла, с тем и пришла!» — и открывает свою объемистую корзину. Оля взглянула — там лежат наши книги! Оля растерялась, ничего не сказала... Посмотрели потом в залавок — наполовину пуст. Офицер Марчевский воровал книги с выбором, чиновница Федорова — подряд...
В комнату на террасу поселился Пет[р] Ал[ександ]р[ович] Овчинников. Сорт другой — горный инженер Елизаветградско- го горного института, — служил на каменноугольных копях. Обещал доставлять нам уголь для отопления и... доставлял. Парень веселый, добродушный, интеллигентный, — познакомились с ним поближе.
В сентябре новая власть остроумно подшутила над нами — обывателями... Было объявлено, что в казачьей роще — по дор[оге] в ст[аницу] Миасскую в 4—5 в[ерстах] от города разрешается каждой семье бесплатно вырубить и вывезти для своего пользования кубическую сажень березовых дров. В назначенный день собрались на месте, — желающих, конечно, много> — целый лагерь, — приехали и мы. Начали пилить, рубить, укладывать, — работа самая оживленная, — не то, что в огородах или на субботниках. Многие остались тут и ночевать. Некоторые — и мы в том числе — вырубили свои куб на другой день, — вывезти не позволяли, пока не кончат все. Наконец, вырубили все. Объявили, что вышло недоразумение и... заготовленные нами дрова поступают все в распоряжение города для его надобностей, рубить больше нельзя и мы можем отправляться домой. Просто и мило.
...
В городе и уезде, кроме всего прочего, был острый недостаток в соли, — таком продукте, который раньше стоил 20— 40 к., — теперь доходило до тысячи рублей. В Челябинском уезде много озер с водой негодной для питья, вследствие большого содержания минеральных веществ самого разнообразного состава, — есть и чисто соленые. Наибольшей известностью пользовалось Севастьяновское озеро в 20—25 в[ерстах] от Челябинска, насыщенное солью, — на дне даже слой,— соль довольно хорошая. Жители начали ее добывать, число «старателей» быстро росло. Соли — масса, но... начальству не понравилось, — запретили; дело доходило до вооруженных столкновений. Озеро передали химотделу, — поставили сарай, наняли рабочих, стали добывать сами, — куда-то сдавали, — вооруженную охрану убрали.
Смышленного агента Турова я перевел из «Текстиля», к себе, приставил его — тоже агентом — к соляному делу. При его помощи сделал и себе порядочный запас соли, которая потом очень пригодилась.
Летние и осенние заботы кончились, жизнь входила в зимнюю колею.
Вопрос о питании не только не разрешался, но еще обострялся. В нашей семье из 5 человек трое служили, я получал большое жалование, Аня — тоже немалое, получала и Оля достаточно, но всего нашего жалования не хватало даже на хлеб. Конечно, в таких же условиях, если не худших, находились и все жители города и уезда.
Приходилось или продавать, что есть, или искать новые заработки.
Начали торговать табаком, — он, как, впрочем, и все остальное, стоил дорого. Для себя я запас хорошего табаку из сельс[ко]хозяйств[енных] огородов, — огород при доме дал много махорки, крепкой настолько, что одни листья мог курить не всякий. Придумал разбавлять рубленными ветками и стволами. Сколотил из досок четырехугольное дупло, насадил на березовый чурбан, сделал сечку на длинной ручке и — рубил... стволы, ветки приходилось мочить, — сухие — тверды и давали много пыли. Просевал, сушил в печи в железных коробках, мешал с накрошенными листьями, — получалась хорошая махорка, которую очень охотно покупали на толкучке.
Продавали, конечно, и другие, но многие жадничали, — клали много стволов, — махорка слабая.
Продавали дома и на толкучке. Главной продавщицей была Оля, — у нее часто работа в библиотеке была вечером. Продавала она кружками, — немного меньше стакана — по 80 р кружка, и на вес — от 700 до 800 руб[лей] фунт. Продавала за утро от 10 до 20 кружек.
Как-то дочери были в театре, — есть было нечего, а спектакли давали. У подъезда продавали пирожки с мясом по 400 р.
штука. Оля соблазнилась, — на другой день достала мяса, приготовила пирожки, пошла торговать, но неудачно... Продала 2—3 шт[уки], остальные засыхали, ломались, — себе обходились дорого, — кончилось тем, что большую часть съели дома.
Участие в добывании средств к существованию принимала и жена.
В старой большой общей кухне уже давно жил Ефим — порядочный хам — с женой — тоже порядочной халдой. Жена перевела их в новую маленькую кухню, а в большую стала пускать на ночлег и дневку крестьян, приезжавших в город на базар или по делам — вроде постоялого двора, — конечно, за плату.
...
В химотделе такой случай. Является молодой человек, сравнительно приличный, с записной книжкой. Рекомендуется — сотрудник по техническим вопросам газеты Челябинской, если таковая была, или Екатеринбургской... С места — в карьер... — «Известно ли химотделу, что найдены залежи торфа, — это который горит и может служить топливом для местной промышленности?» — «Да, неужели?! Где же?» — «Около Ку- станая...» — «И большие?» — «М... да, довольно большие...» — «Толстые?» — «Толстые...» — Молодой человек показывает рукой на аршин от пола, потом поднимает повыше... — «Нет! — к сожалению, неизвестно». — «Это говорит о недостаточной осведомленности химотдела!» — авторитетно заявляет молодой человек, открывает книжку. — «Может быть... Но дело вот в чем: от Кустаная до нас 160 верст, — возить сюда такой дешевый продукт — бессмыслица, тем более, что здесь его сколько угодно... В городе есть крупчатая мельница — быв- [шая] Петрова — большая, так она целый год работала на торфе, добывая его на своем дворе. Большие залежи торфа имеются против города у самой линии жел[езной] дор[оги]. Есть торф и за винок[уренным] зав[одом] быв[шим] Покровского, и много толще, чем вы показываете. Что для нас кустанайский торф?»
Молодой человек замялся, книжку закрыл.
«Наконец, у нас в 15 в[ерстах] — каменноугольные копи с весьма большими запасами...» — добивал я его.
Но... молодой человек не сдавался. «Оставим этот вопрос. А известно ли вам, что в губернии имеются сланцы?» — он делал ударение на «ы», а не на «а», — выходило очень курьезно.
— «Какие? Что в них имеется?» — «Ничего... вообще, сланцы...» — «Сланцы имеют значение, когда они пропитаны — напр[имер], асфальтом около Сызрани или медной рудой у речки Егошихи у Перми, а если — ничего, то это слоистая горная порода, не имеющая никакой ценности». — «А я думал...» — юноша признал себя пораженным.
Вижу, парень добродушный, — предложил ему, прежде чем посылать статью в газету, давать сюда на предварительный просмотр.
«С большим удовольствием!» — расстались друзьями, но больше я его не видал.
Наступила зима. Общественная жизнь давно прекратилась, — даже с Бейвелями видались редко.
Дома болтал с П[етром] Александровичем] Овчинниковым. Однажды сообщает, что сделал на копях что-то особенное — кажется, отличился при тушении пожара в шахте, и начальство поощрило его премией. «Вот!» — достает из кармана дешевенький — линючего ситца — платок с яркими разводами...
В химотделе народу прибывало. Появился Ив[ан] Васильевич] Никитин. Кончил математический] факультет, потом Московское технич[еское] училище по химическому отделению, — но... остался типичной божьей коровкой. До революции служил агентом в 0[бщест]ве страхования от пожаров в Екатеринбурге, немолодой уже, женатый. Поручил ему мыловаренное производство.
Потом другой химик — тоже с университетским образованием — Алексей Ал[ександ]р[ович] Потанин, родом с Волги, холостой. Этот побойчее... отличительная черта — никогда ни с кем ни в чем не соглашался. Не помню, чем он занимался.
Ник[олай] Михайлович] Дядин — сын челябинского] купца М. И. Дядина — владельца большой гостиницы — «Дядинских нумеров». Учился за границей, потом служил у англичан в Кыштыме; отзывается о них хорошо.
Зима не принесла ничего нового, — жизнь не налаживалась.
Дома — жена хозяйничала, Костя учился, я и дочери служили, только для того, чтобы иметь легальное положение... Какое значение могло иметь наше жалование, если в ноябре жена продала какую-то изношенную донельзя шубейку за 8000 р., а мою штатскую тройку, которую я не носил, за 130 ООО р.
...